недиагональная структура сектантских пространств (рис.) пуста, в ней нет
типов, представляющих "широкую публику". Но зато сект очень много. В качестве
примеров сект можно привести "Митьков" как АВТОРОВ, их немногочисленных
КРИТИКОВ и столь же немногочисленных почитателей, или "концептуалистов
-приговцев", у коих три-четыре классика-АВТОРА, десяток критиков и несколько
сотен читателей-ПОТРЕБИТЕЛЕЙ.

После окончания очередной перестройки структура интеллигентского пространства
восстанавливается, а ряды классиков пополняются за счет включения в их число
НОВЫХ АВТОРОВ и НОВЫХ КРИТИКОВ из разных сект. Так в тридцатые годы ХХ века в
число классиков попали Маяковский, Есенин и Шкловский.

В ходе перестройки 80 годов в очередной раз распалось основное интеллигентское
пространство, исчезли государственные творческие союзы. Их место заняли
многочисленные секты - обьединения (писательские, кинематографистов,
художников), члены которых интегрируются согласно общей для них художественной
интерпретации истории. "Поддиагональные" авторы, критики и потребители вошли в
состав новых творческих обьединений. Толстые журналы, задававшие основные
модальности и темы интеллигентской рефлексии, практически прекратили свое
существование, а их бывшие читатели и почитатели занялись бизнесом или
политикой. Однако тоска по единому "Союзу писателей" (и по СССР), который бы
мог стать новым камертоном, задающим основные темы интеллигентской рефлексии,
свойственна большинству НОВЫХ АВТОРОВ - лидеров сект, претендентов на аренду
дач в Переделкино, а пока награждающих самих себя почетными званиями и
должностями.


Интеллигентская эстетика.

Судьба России в ее интеллигентском представлении - судьба ее интеллигенции, а
история России - история интеллигенции. Но история России не сводится к
истории образованной части ее граждан, хотя писалась и пишется скорее
интеллигентами, чем историками. Писаная история России политически
акцентуирована, смещена в плоскости исторической реальности, значимые для
интеллигенции. Это история локальных интеллигентских административных рынков и
выходов (как правило, неудачных) товара интеллигентность на
общегосударственные рынки. История России, благодаря интеллигенции, никак не
может стать собственно историей, по меньшей мере два столетия она остается
политически актуальной. Интеллигентная Россия жила и живет придуманным
прошлым, проецируемым в будущее - вопреки отвратительному для интеллигенции
настоящему.

Политически нейтральной документированной истории России пока нет. Роли
исторических документов играют акцентуированные художественно-публицистические
реконструкции того, что в стране, по мнению интеллигентов, происходило.
Исторические факты конструировались ("охудожествливались") интеллигентами
Пушкиным, Ключевским, Солженициным, Гумилевым, как и автором "Повести
временных лет". Плоды творческого воображения интеллигентных авторов -
историков переосмыслялись другими авторами-интеллигентами и, став
художественными образами прозы, стиха и театра, превращались в символы
массового интеллигентского сознания, в товары на локальных интеллигентских
рынках. Эти образы-символы, отождествленные с известными
актерами-интеллигентами, исполнителями соответствующих ролей в кинофильмах,
театральных постановках и эстрадных ревю в значительной степени определяли и
определяют переживание эпохи ее современниками-интеллигентами и их образ
действия в те периоды, когда эпоха становится смутной.

Интеллигентская интерпретация истории персонифицирована в искусственных
образах (архетипах), реализованных на сцене или в текстах и замещающих
неинтеллигентскую реальность, вытесняющих ее в пограничные и нерефлектируемые
области интеллигентского сознания. десятки архетипов восприятия и переживания себя в истории, вошедших - как
национальное русское искусство - в мировую культуру и активно востребуемых и
актуализируемых в тех странах, где разросшийся административный рынок замещает
государство и рынок. Интеллигенты всего мира чтят Достоевского, Льва Толстого,
Чехова и Набокова, а российским интеллигентам близки
Белль-Маркес-Борхес-Гессе.

Введение профанной (неинтеллигентной) жизни в "театральный" контекст
составляет историческую задачу интеллигенции и смысл ее существования.
Интеллигенция не существует вне историзованного искусства и искусственной
истории, которые ею и создаются. Значимость интеллигентской интерпретации
истории и историзованного искусства (в широком смысле этих понятий) в
российском быте меняется в зависимости от жесткости жизни. Чем сильнее
административно-рыночное государство и жестче жизнь, тем значимее
историзованное искусство и то, что в нем происходит, и наоборот. Размывание
границ между интеллигентской интерпретацией истории, историзованным искусством
и жизнью, также как потеря искусством своего значения символизирует начало
очередной либерализации и связанное с ней исчезновение исторических
ориентиров.

В спокойные (и жесткие в политическом смысле) времена разделение
эстетизированной истории, историзованного искусства и обыденной жизни
абсолютно. В эти времена историзованное искусство (в широком смысле этого
слова) становится воплощением желаемой свободы, а значит и жизни. В самой же
жизни театральность табуируется, жизнь становится по звериному серьезной. В
эти времена российское искусство нарушает серьезность жизни, проникая в нее в
форме историзированного политического анекдота, аллюзии на исторические темы.
А в историзованное искусство жизнь входит в виде нешуточных трагедий между
актером (автором) и административной властью. Эти актерские трагедии, в свою
очередь, превращаются в несмешные анекдоты, демонстрирующие интеллигентам
насколько жизнь серьезна. Поэтому актеры - исполнители анекдотов из
собственной жизни (или играющие в это исполнение - в новейшее время Галич,
Окуджава, Высоцкий и др.) воплощают для интеллигентных слушателей и зрителей
единство жизни, ее неразрывность, связанность всего со всем, в том числе бытия
интеллигентного зрителя (слушателя, читателя), весьма как правило
неприглядного, с историей. Спрос на интеллигентность в такие времена
наивысший, но у самих интеллигентов, а не у тех, кого бы они хотели видеть
покупателем. У деятелей административного рынка интеллигентность и ее продукты
вызывают нескрываемое отвращение, проявляющееся в соответствующих