состязаться зеленые? Неужели с этими жалкими красными  и  белыми...  Ведь,
тогда пропадает весь интерес к состязанию...
     На мгновение, однако, толпа занялась новым вопросом, что случилось  с
голубыми... Никто не мог объяснить этого, и теперь заговорило любопытство.
     - Голубых, голубых! - ревела толпа.
     Напрасно, в надежде отвлечь внимание  бесновавшегося  народа,  пущены
были колесницы трех партий - на них никто не обращал внимания. Теперь  уже
все зрители без различия партий требовали голубых, все хотели  знать,  что
случилось.
     Как раз в  это  время,  когда  напряжение  достигло  высшей  степени,
несколько византийцев, разукрашенных голубыми цветами, перескочили барьер,
отделявший арену от места для зрителей, и знаками потребовали, чтобы толпа
смолкла и дала им возможность говорить.
     В этих людях все тотчас  же  узнали  наиболее  видных  представителей
партии голубых, но все также были удивлены, что  между  ними  не  было  их
вождя Анастаса.
     Разом все стихло. На  ипподроме  после  оглушительного  шума  и  рева
наступила мертвая тишина.
     - Народ константинопольский, - изо всех сил закричал один из голубых,
- ты желаешь знать, почему мы не вышли на состязание? Так это?
     - Так, так, говори! - как один человек, отвечала толпа.
     - Я готов тебе сказать это, но только с  позволения  нашего  великого
императора.
     Михаил  и  сам  был  заинтересован,  почему  голубые  не  явились  на
ристалище. Он повернул свою голову к говорившему и  сделал  утвердительный
жест.
     - О, солнце правды, олицетворенная  мудрость  империи!  -  воскликнул
голубой, обращаясь к императору, а потом и к народу.  -  Узнай  ты  и  ты,
народ византийский, что мы уклонились от состязания на  этот  раз  потому,
что нет между нами нашего вождя -  эпарха  Анастаса,  который  должен  был
руководить нами. Как мы могли явиться без него на борьбу  с  таким  мощным
соперником, как зеленые? Он знал все, что  касалось  нас,  он  подготовлял
ристалище, и теперь его нет... Пусть же простит нам народ византийский,  и
те кто держал за нас заклады, беспрекословно отдадут их своим противникам,
но пусть все знают, что уклонились мы от состязаний не  по  своей  вине...
Пусть всякий, кто несет из-за нас убытки, не жалуется на нас, мы ни в  чем
не виноваты!
     - Кто же виновен? Чья вина? - заревела  толпа.  -  Где  Анастас?  Где
он?.. Он не умер, об его смерти ничего не было слышно...  Говори  же,  где
он?
     Голубой на минуту смолк и взглянул в сторону Михаила.
     Крики  же  становились  все  сильнее  и   сильнее,   требования   все
настойчивее и настойчивее.
     Наконец, говоривший сделал знак рукой.
     Толпа поняла, что он готов сообщить причину, и снова замолкла.
     - Народ византийский, - еще громче, чем прежде, закричал он, -  вождь
голубых  Анастас  по  приказанию   императора   Михаила-порфирогенета   за
неизвестную вину заключен в темницу  Демонодоры;  оттого  мы  и  не  можем
принять борьбы с зелеными.
     Как гром, поразила эта весть весь ипподром.
     Так вот где причина, вот почему не явились  голубые!  О,  это  все  -
происки зеленых,  не  надеявшихся  на  победу!..  Так  вот,  кто  разоряет
стольких  византийцев,  державших  против  дворцовой   партии...   Измена!
Предательство!
     Несколько мгновений продолжалась  тишина,  но  потом  сразу  поднялся
такой гам и крик, что вот-вот, казалось,  развалятся  стены  ипподрома  от
одного только вызванного им сотрясения воздуха.
     - Пьяница, внук Бальбы,  долой  его,  вон  его!  Анастаса!  Анастаса!
Смерть зеленым!.. Перебить их всех!.. - неслось со всех сторон.
     С народом, да еще на ипподроме, шутить не приходилось.
     Этого  не  позволяли  себе  даже   императоры,   безусловно   любимые
византийцами. К порфирогенету  же  чернь  была  холодна:  любовью  народа,
которому нелегко жилось при нем, он не пользовался.
     - Как прав ты был, о, великий! -  наклонился  к  Михаилу  Василий,  -
когда приказывал не раздражать голубых... Но около тебя недостойные слуги,
осмеливающиеся не исполнять твоих приказаний.
     - Я знал, все это знал, - лепетал растерявшийся  порфирогенет.  -  Но
кто этот ослушник?..
     - Никифор... Он сам говорил, что бросил в тюрьму Анастаса  по  твоему
приказанию.
     - Я никогда этого не приказывал, я очень люблю  Анастаса.  Сегодня  я
хотел держать за него заклад... Никифор поплатится за это. Прикажи... нет,
ты слишком добр, я распоряжусь сам... Подойди сюда! - жестом позвал к себе
император начальника варягов. -  Я  тебе  приказываю  сейчас  же  схватить
Никифора, ты знаешь? Телохранителя моего, и чтобы сегодня же мне принесена
была его голова... Только не  забудь  положить  ее  на  золотое  блюдо,  я
терпеть не могу ничего иного... Так, Василий, ты слышал, скажи им это...
     - Мне кажется, великолепный, что ты хотел освободить прежде  Анастаса
и поручить мне это передать народу?
     - Да, да! Я это приказал тебе... Не говори про  Никифора,  скажи  про
Анастаса...
     Пока происходил  этот  разговор,  толпа  приняла  уже  совсем  другой
характер. Крики и брань прекратились. Повсюду выламывали скамьи,  готовясь
к нападению.
     Василий приказал телохранителям и варягам  плотным  кольцом  окружить
ложу Михаила, а сам, выступив вперед, протянул к толпе  руки,  давая  этим
знать, что он желает говорить.
     Страсти не успели еще разгореться, жест македонянина  был  замечен  и
понят.
     На ипподроме все смолкло.
     - Народ византийский! Великий император поручил мне сказать  тебе,  -
не менее громко, чем представитель голубых, заговорил Василий, - что враги
и его и твои помимо его ведома  сделали  то,  о  чем  ты  услышал  из  уст
почтенного патриция. Император всегда любил и любит Анастаса и голубых, он
уже  приказал  наказать  виновного  и  немедленно   освободить   невинного
эпарха... По приказанию императора голубые выйдут на борьбу с зелеными,  в
этом порукою слово великого Михаила-порфирогенета. Доволен ли ты?
     Толпа  -  что  дитя.  Ее  впечатления  сменяются   с   необыкновенной
быстротой. Крики: "Да здравствует император!" - были ответом на  эту  речь
македонянина.