Аскольд в ответ на эти просьбы утвердительно кивнул головой.
     Возгласы удовольствия послышались со всех сторон. Аскольд, особенно в
последнее время, не очень охотно слушал скальда Зигфрида и всегда  отдавал
предпочтение славянскому певцу. Теперь же он быстро согласился на  просьбы
своей дружины. Руар с Ингелотом приняли это за предзнаменование  успеха  в
задуманном ими важном деле.
     По знаку обрадованного Дира, немедленно в гридницу к пирующим  введен
был седой Зигфрид, славный скандинавский скальд, не раз своей вдохновенной
песнью возбуждавший скандинавов к  берсекерангу  [особенно  выдающийся  по
храбрости подвиг].
     Он вошел, высоко подняв голову. Его выцветшие от лет  глаза  на  этот
раз светились огоньком вдохновения. Таким Зигфрида давно  уже  не  видали.
Все при его появлении затихли, как бы в ожидании чего-то...
     - Привет вам, витязи,  привет  вам,  мужи  Днепра  и  Скандинавии!  -
произнес Зигфрид, останавливаясь посреди гридницы, прямо против князей.  -
Чего желаете вы от старого певца?..
     - Спой нам, Зигфрид, - сказал ему Дир.
     Скальд тихо рассмеялся.
     - Спеть, а о чем? - заговорил он. - Где я  почерпну  вдохновение  для
моей песни? Разве слышу я звон мечей, шум битв? Разве вижу я  теперь,  что
героев ждет светлая Валгалла?.. Нет, нет,  нет!  Вместо  них  -  трусливые
бабы, да и то не норманнские, а такие, каких наши берсекеры  видали  разве
только в Исландии...
     - Молчи, старик! - гневно воскликнул Аскольд. - Тебя позвали петь,  и
пой!..
     - Ты прав, конунг или князь - не знаю, как теперь и называть тебя,  -
усмехаясь отвечал Зигфрид, - хорошо, я спою тебе...  Слушайте  вы,  витязи
норманнские!
     Он с минуту помолчал  и  потом  запел.  Тихо  сперва,  но  затем  его
старческий голос начал крепчать и, наконец, стал таким же звонким,  как  и
голос юноши...
     О родных скалах далекой Скандинавии пел он, вспомнал  фиорды,  откуда
по всем морям, известным и  неизвестным,  расходились  за  добычей  легкие
драккары смелых викингов. Пел он о славе берсекеров, о их безумно-отважных
походах на бриттов, саксов, франков, вспомнил об Олафе Тригвосоне Мудром и
о дерзко-смелом Гастингсе, пред которым трепетала Сицилия, потом перешел к
чертогу Одина - светлой Валгалле, к  тем  неземным  наслаждениям,  которые
ждут там  души  павших  в  бою  воинов,  и  вдруг,  в  упор  глядя  на  то
бледневшего,  то  красневшего  Аскольда,  запел  с   особенной   силой   и
выражением:

                       Презрен, кто для сладкой лени
                       Забыл звон копий и мечей!
                       Валгаллы светлой, дивной сени
                       Не жаждет взор его очей.
                       Когда ж умрет, чертог Одина
                       Пред ним хоть будет налицо,
                       Не выйдут боги встретить сына
                       С веселой песней на крыльцо!
                       А на земле клеймо презренья
                       На память жалкого падет,
                       И полный всяк пренебреженья
                       Его лишь трусом назовет...
                       О, боги светлые! К чему же
                       Ему не прялку дали - меч?
                       Что толку в трусе подлом - муже,
                       Забывшем шум и славу сеч...

     - О,  замолчи,  молю  тебя,  замолчи,  Зигфрид!  -  прервал  скальда,
вскакивая со своего места, Аскольд. - Ты разрываешь мою душу на части...
     Он смолк, а вместе с ним смолкла и вся гридница. Все, затаив дыхание,
ждали, что произойдет теперь.
     - Почему я должен молчать, витязь? - гордо спросил его Зигфрид. - И с
каких это пор норманны прерывают  песнь  своего  скальда,  заставляют  его
умолкнуть, когда светлый Бальдур вдохновил его?
     - Я знаю, что ты хочешь сказать... Ведь, мне все понятно!  -  лепетал
растерявшийся ярл. - Все,  все,  все  здесь  против  меня,  вы  не  хотите
покойной жизни, вы стремитесь к ненужному грабежу...
     - Подожди, конунг, - загремел теперь Руар, - как ты пред лицом  своих
дружинников можешь говорить о грабеже? Нет об этом и помину. Не  к  наживе
мы стремимся, а к светлой Валгалле, к тому,  чтобы  в  потомстве  не  были
покрыты позором наши имена... Об этом и пел Зигфрид, наш скальд. Да  разве
затем мы подняли вас обоих на щит, избрали своими вождями, чтобы мечи наши
ржавели, секиры притуплялись, а щиты покрывала  плесень?  Нет,  нам  таких
конунгов не нужно...
     - Но что же вы хотите от нас? - воскликнул Дир, видя, что его друг не
в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слово. - Чего?
     - Чтобы вы вели нас!
     - Куда?
     - На Византию...
     - На Византию, на Византию, все пойдем! - загремели по всей  гридницы
голоса. - Вы должны вести нас! Иначе мы вас прогоним!..
     Энтузиазм и жажда новых  волнений  охватили  в  этот  миг  всех  -  и
норманнов, и славян. Они, пожалуй, и сами не отдавали себе  отчета,  зачем
им нужен этот набег на Византию. И здесь, в Киеве,  у  них  всего  было  с
избытком.  Просто  молодцам  захотелось  прогуляться,  потешить  себя   на
просторе, а что из этого могло выйти, об этом они и не думали вовсе...
     - Слышишь? - шепнул Ульпиан Валлосу.
     - Да, но мы не допустим этого, - ответил тот.
     - Это будет трудно.
     - Но не неисполнимо... Как бы они ни храбрились,  а  без  Аскольда  и
Дира ни в какой поход они не пойдут. Но послушаем, что скажет князь...
     Аскольд и Дир сделали знак, из которого можно было  понять,  что  они
желают говорить.
     - Мы знаем ваши желания, друзья, -  несколько  дрожащим  от  волнения
голосом начал Аскольд, - и готовы исполнить вашу просьбу.
     Клики восторга огласили гридницу.
     - Только дайте нам обдумать  все,  -  продолжал  князь,  -  и  тогда,
клянусь и  Одином,  и  Перуном,  мы  исполним  вашу  просьбу...  А  теперь
прощайте... Не в радость нам этот пир.