крестный  ход с известной нам Владимирской богоматерью. Москвичи  все взвыли
от радости и попадали на  колени. Они уж и не чаяли увидеть вновь прекрасный
лик. Тут  бы Пожарскому подойти к Матери и сыграть сцену в стиле Годунова --
"Зачем ты, Дева, меня, недостойного, тащишь в цари?..." Ну, нет, конечно, не
посмел. Скромен и политически недалек был наш Дмитрий Михалыч.
     Вошли  в  Кремль,  брезгливо перешагивая  через  коричневые  пирамидки,
оставленные  оккупантами. В церквях стояли чаны с  недоваренной человечиной,
поэтому все слова с намеком на еду вызывали у победителей немедленную рвоту.
Но "обедню" все-таки отслужили. Хорошо, что Пасха миновала, а то какие могли
бы случиться неприятности при вкушении "тела Христова"?!
     Упустивши  шанс с  мадам  Владимирской,  Пожарский поселился теперь  на
Арбате в окуджавской меланхолии и  ездил  в кремлевский дворец Годунова -- к
Трубецкому  с  докладом.  От  сих  пор  карьера Пожарского  тихо  угасала  и
окончилась,  как   началась:   в  компании  мясника  Минина-Сухорукого   под
Кремлевской стеной. Да  и  то, когда нужно было строить  действующую  модель
египетской пирамиды,  князя со товарищи попросили подвинуться. --  Куда?  --
удивленным хором спросили бронзовые от негодования  Минин и Пожарский.  -- К
богу!  --  заржали  лихие  людишки  очередного самозванца, задвигая памятник
вплотную к храму Василия Блаженного.
     О Русь! Блаженна еси!



        Михаил Федорович и отец его Филарет

     Казаки постепенно рассеялись по стране для грабежа, бывали биты и стали
как  бы не  опасны.  Польский  король  Сигизмунд  III,  напротив, был  грубо
вытолкан  Республикой  на  Москву, --  нечего,  пан  король,  нежиться! Русь
замерла.   С  королем  никто  из  панства  не  пошел,  но  странный   монарх
добрался-таки с парой  тысяч немцев  до Волоколамска.  И  отсюда  уже честно
бежал восвояси. Русь ликовала. И можно было выбирать царя.
     Готового решения  на этот раз не имелось, и поэтому съехавшийся земский
собор  угостили  для  начала  трехдневным постом.  Потом началась нормальная
коллективная работа. Сначала был поставлен вопрос, чьих у нас будет царь? На
волне патриотизма решительно высказались  против польских, шведских и прочих
немецких королевичей с малейшим акцентом негреческой веры. Четко  обозначили
отказ Маринке  и ее подкидышу,  буде  они  еще  объявятся. Стали выбирать из
чисто  русских. Конечно,  возникла дикая  свара,  как на  лесной  лужайке  в
злопамятном 862 году  -- вот уж ровно 750 лет назад.  "Всякий хотел по своей
мысли  делать,  всякий  хотел  своего,  некоторые  хотели  и сами  престола,
подкупали и засылали". Чувство никак не притуплялось.
     Собор шел в  отсутствие многих матерых бояр, -- Мстиславского и прочих,
--  они  не успели  еще добраться  по грязи  и  снегам из  своих  поместий и
укрытий. Нужно  было пошевеливаться, пока  не налетела главная сволочь  и не
поворотила  все  по-своему.  Нужен   был   тихий  кандидат.  Поэтому   некий
представитель города  Галича  выступил вперед  и  заявил, что  ближе всех  к
царскому роду находится юный Михаил Федорович Романов...
     Отцом выдвинутого  малого был Федор Романов, он  же -- племянник царицы
Анастасии, он же  -- двоюродный брат настоящего царевича Дмитрия и двинутого
царя Федора Иоанновича,  он же -- митрополит Филарет, подельник Годунова  на
50%  доле,  он  же  -- униатский  лже-патриарх  Московский  и  всея  Руси от
Лжедмитрия  Второго и гетмана Сапеги,  он же -- смиренный чернец, митрополит
Ростовский,  сидящий в польском плену,  которому  теперь  за  монашеством ни
половины  власти  не   светило,  ни  фигушечки.  Вот  и  посчитали  Филарета
неопасным...
     Итак,  незнакомец  из  Галича  уверенно предлагает  мальчишку в цари. В
делегациях ропот недоумения. Но многие справедливо полагают, что тут не  без
подвоха, и помалкивают. Тут вступает как  бы оппозиция. Некий донской атаман
торжественно подает в президиум  грамоту. "Что это  ты подал, атаман?"  -- с
подходцем спрашивает князь Пожарский. "О природном царе Михаиле Федоровиче",
--  чеканит станичник. Тут же несколько делегатов наперебой кричат,  что раз
уж  волки и  овцы единогласны,  так  значит здесь  -- истина!  Собор  быстро
голосует  буквально,  не  карточками   или  партбилетами,  а  криком.  Сразу
оформляется  протокол.  Немедленно  скачут  гонцы   во  все  края.  И  когда
забрызганный  санный  "поезд"  Милославского  въезжает-таки  в  Кремль,  его
обгоняют эти же гонцы, летящие обратно с единодушным одобрением  правильного
решения всей необъятной страной. Четко!
     21  февраля  1613 года, в первое  воскресенье Великого поста, состоялся
последний собор, на котором были  собраны письменные мнения делегатов -- все
единогласно за Михаила.
     Тогда  рязанский  архиепископ  Феодорит,  знакомый  наш  Писец  Аврамий
Палицын, новоспасский архимандрит Иосиф и боярин Морозов поднялись на Лобное
место  и квартетом  спросили у  народа,  кого  он  хочет  в  цари.  "Михаила
Федоровича Романова!" -- дружно закричал понятливый наш народ.
     Тут выяснилось, что "никто не знал подлинно, где  находился в это время
Михаил". Тогда определили общее направление  на Ярославль и послали в розыск
шумную команду во главе  с давешними лобными  ораторами.  Были  подготовлены
грамоты и разыграны варианты. Если Михаил  и мать его Мария (в монашестве --
Марфа) упрутся  с  первого раза, то умолять по годуновскому сценарию, а если
смекнут,  что  воцарение  Михаила  --  это  верные  кранты  пленному  папаше
Филарету,  то  успокоить  заверением,  что  уже  собран целый  кукан знатных
литовских карасей. И всех их,  а также всех простых пленных, отдадут немедля
за одного Филарета. И что предложение меняться королю уже послано.
     И понеслась! 25  февраля 1613 года была разослана по городам грамота об
избрании Михаила. 2 марта разведчики отправились в свободный  поиск. 4 марта
в Москву  посыпались  доклады  от  воевод  и  градоначальников  о поголовном
признании Михаила на местах и свершенной массовой присяге.  13 марта команда
Палицына  уже была в  Костроме и точно  знала, что Михаил с  матерью сидят в
Ипатьевском монастыре. На  другой  день был составлен  крестный  ход, и  все
двинулись в монастырь. Увидав  такое чудо, Михаил с матерью и монахами вышли
поглазеть на шествие. Они  будто бы не знали, от чего сыр-бор. А как узнали,
так стали четко играть по  Годунову. Михаил "с великим гневом и плачем" стал
отпираться. Мать его Марфа кричала, что не благословляет и проч.
     Я застыдился было настаивать, что мать Марфа-Мария  кривила душой. Ведь
только что другая Марфа-Мария три раза подряд похоронила сына Дмитрия. Новая
Марфа  сама едва успела упокоиться во Христе и остыть от  беспокойного мужа,
как  в Москве людей стали есть  поедом в прямом смысле  и без соли. И теперь
отдать  своего  мальчика в  Москву?  Хоть  и  в  цари? Нет,  это  получалось
страшнее, чем сейчас в армию.
     Ну, так наши делегаты  почти силой заставили монахиню с  сыном пойти за