пригласить. Пожарский поставил свое условие: чтобы при нем был кто-нибудь из
гражданских для присмотра за казной. Наивные нижегородцы намека  не поняли и
отвечали,  что  нету,  дескать,  во  всем Нижнем  Новгороде  такого  ученого
человека.  Как, нету? -- настаивал князь. -- Есть у вас Кузьма Минин ... ему
это дело за обычай".
     Вернувшись,  послы  стали   уговаривать  Минина.   Он  поломался   "для
укрепления",  затребовал  письменного  обещания   повиноваться  и  неустанно
собирать деньги на войско. Еще Минин вписал в  "приговор" свои любимые слова
о  необходимости закладывать  жен  и  детей  и отправил ценный  документ  на
хранение Пожарскому, так как боялся оставлять эту бумагу у себя.
     В   других   городах   желание   восстать    против   безвластия   тоже
присутствовало, но вождей  недоставало.  Поэтому  в  Нижний пошли  письма  и
поскакали гонцы с просьбой принять пополнение под княжескую длань.
     Навстречу   понеслись   нижегородские   грамоты  обычного   содержания,
подписанные Пожарским, Биркиным и кем угодно, кроме Минина.
     Стали собираться войска. Первыми пришли  полки из  Коломны под командой
бывшего королевского наместника  Сукина  с его таким же  сыном. Потом пришли
рязанцы  и  прочие.  Потом  часть откололась с  дьяком Шульгиным  и  тем  же
Биркиным, желавшими старшинства.
     Появились наконец и новые Дмитрии Иванычи -- во Пскове и Астрахани, где
подобрал кого-то, внешне похожего, убийца второго Самозванца татарский князь
Петр  Урусов.  Псковского  безымянного вора  казаки притащили в подмосковный
стан и быстро ему присягнули.
     Бояре  московские  стали  уговаривать  Русь  спасаться  от бандитов, не
бунтовать и идти под королевича Владислава. Но нижегородскую мобилизацию уже
остановить было нельзя.  Пожарский взял Кострому и Ярославль в начале апреля
1612  года.  Весь  поход  Пожарского  проходил  на  фоне  усиленного  обмена
грамотами с губерниями провинциальной  России. Под  грамотами  ставили  свои
подписи  начальники похода строго  по чину:  сначала  боярин  Морозов, потом
боярин  Долгорукий и  т.  д.  Десятым подписывался  главнокомандующий  князь
Пожарский. И  только на  пятнадцатом  месте "в  Козьмино место  Минина князь
Пожарский руку  приложил".  За Мининым шли  бывшие  предатели,  перебежчики,
раскаявшиеся князья да бояре, всего 34 человека.
     По сути,  войны никакой не  было, а был огромный весенний  снежный ком,
который то ли докатится до первопрестольной, то ли растает по дороге.
     20  мая  вконец  запуганные  сторонники третьего  Вора  повязали своего
кандидата  и  1  июля повезли  его в Москву.  Заспешил туда  и Пожарский, он
получал вести, что казаки добивают в Подмосковье  последних дворян да  бояр.
14  августа  Пожарский  ночевал  под  Троицей  и сильно сомневался,  идти ли
дальше.  Его не  пугали  поляки в Москве и войско Ходкевича в  Рогачеве.  Он
боялся казаков. Гражданская война могла вспыхнуть не на шутку.
     18  августа  войско  выступило при чудесном знамении. В  лицо  колонне,
подходящей   под   благословение  архимандрита,   ударил  ураганный   ветер.
Настроение  у бойцов упало, но когда все перецеловали золотой крест Дионисия
и окропились святой водичкой, ветер переменился  и погнал войско на  Москву,
так  что нельзя было даже оборотиться  на златоглавую святыню. Опять, как на
Куликовом поле, Богоматерь умело управлялась с погодой.
     Вечером  того   же  дня  Пожарский  стал  лагерем  под  Москвой.  Рядом
располагался табор  казаков  Трубецкого. На  призыв  братишек пристать к  их
ватагам  Пожарский  ответил  лозунгом:  "Отнюдь  нам  с  козаками  вместе не
стаивать!" Простояли раздельно,  но  мирно три дня.  21 августа на Поклонной
горе появились  войска  Ходкевича, опять идущего  на  подмогу малочисленному
кремлевскому гарнизону. 22 августа Ходкевич переправился через Москву-реку и
напал на Пожарского. Дело оборачивалось в пользу гетмана,  но казаки плюнули
на  распри  и  классовую  неприязнь  и переправились  на  помощь  ополчению.
Ходкевич  отступил.  Ночью 400 возов  еды и 600  человек польского конвоя  с
проводником-предателем  Гришкой Орловым  почти проехали  в  Кремль, но  были
захвачены ополченцами. 23 и 24 августа все стычки с  польскими отрядами были
Пожарским проиграны. Поляки на  радостях  вывесили  свои пестрые  знамена на
церковных  куполах  св. Климента. Казакам это  не понравилось, они напали на
польский острог, захватили его, но  заметив,  что бояре  Пожарского спокойно
наблюдают за  боем, плюнули с досады  и пошли к себе  в лагерь. "Дикари!" --
проворчал Историк.
     Без  казаков ничего не получалось. Тогда наш  славный  Писец,  троицкий
келарь  Палицын, стал  ходить по  станам и уговаривать  станичников  бросить
азартные  игры, пьянство  и разврат и постоять, в конце  концов, за истинную
веру.
     -- А чего? Мы и постоим, -- отвечали Аврамию шаткие бойцы. Сначала один
отряд, потом другой, а  за ними и все таборы казачьи поднялись в бой. Минину
стало неудобно, он выпросил  у Пожарского  три  дворянские сотни перебежчика
Хмелевского, переправился через реку там, где сейчас Крымский мост, напал на
гетманский  стан  и в жестоком  бою перебил 500  человек  из  малочисленного
гетманского  войска. Гетман отступил на Воробьевы горы. К утру  он уже бодро
маршировал на Можайск.
     В осажденном  центре Москвы  было  голодно,  самые  небрезгливые  "люди
литовские" уже варили  в полевых  кухнях и поджаривали на кострах части тел,
ненужные павшим сослуживцам.
     Трубецкой и Пожарский надолго заспорили, кому ездить с докладом, а кому
важно восседать на месте. Пока  Дионисий  их уговаривал  и  мирил, в  Кремле
стало совсем худо. 22 октября  казаки пошли на приступ и  взяли Китай-город.
Кремлевские бояре взмолились к Пожарскому, чтобы "пожаловал,  принял  их жен
без позору". Пожарский лично у ворот встретил княгинь  да боярынь и отвел их
под присмотр и на кормление  к Минину. Казаки  чуть не задохнулись от  такой
наглости. Одни, значит, годами без баб белую кровь проливают, а другие сидят
на народных деньгах, в бою их не видать, спят в теремах и не в одиночку, так
еще  законной  добычи  не  дают!  А  ну-ка,  мы  этого Пожарского  убьем! Но
покричали, погорячились и успокоились на простых московских девках.
     Кремль  решил  сдаться.  Сперва под гарантию жизни  выпустили  "русских
людей" -- бояр  Мстиславских, Воротынских и прочих. Казаки, в натуре, хотели
их порубать. Ополчение  Пожарского  встало  стеной  за родную сучью  власть.
Бояре  были уведены в  хорошие места "с большою честию" (!).  Потом  сдались
поляки. Их пришлось поделить. Наши казачки свою долю военнопленных, конечно,
поубивали  да  пограбили.  А те,  кому повезло  попасть  к  союзникам,  были
обласканы,  напоены  и накормлены. Пытали  только  казначея  Андронова, куда
девал кремлевские сокровища? Недолго мучился Андронов и выдал шапки царские,
кое-какие камушки,  всякую мелочь. Куда подевались рога и  копыта волшебного
зверя, в "пытошном" листе не сказано.
     Надо было  праздновать  победу. С двух разных концов Москвы двинулись в
Кремлю  два  крестных  хода. Один  с Пожарским и  ополченцами, другой  --  с
казаками  Трубецкого. Из Кремля им  навстречу вышел третий, чисто поповский,