бесплатно и честно до дикости. Вот, например, подвыпивший польский легионер,
возмущенный  безразличием какой-то местной  бабы, стреляет ей прямо в кислую
рожу. А в похмелье оказывается, что это не баба, а дева. Да еще -- Мария. Да
еще  -- нарисованная  на  православной дощатой иконе. Ну,  и что вы  думаете
объявляет   товарищеский   суд   хулигану?   Пятнадцать  суток   на   канале
Москва-Волга?  Фигушки! --  Отсечение  рук  и сожжение  живьем!  Стали тогда
жолнержи с деревянными девками полегче. Но и  с живыми получалось опасно: ты
ее честно уволакиваешь в теплое и сытое  место, ласкаешь  и  тешишь,  а тебя
секут прилюдно по тем же местам до беспамятства. C'est l'amour!
     Дальше -- хуже. Вот уже стрелецкие полки -- славная  российская гвардия
-- соглашаются быть под командой пана Гонсевского. Вот они уже учат его пить
по-русски, а  он их --  похмеляться по-европейски.  Вот они  уже приходят  к
своему в доску  командиру и  спрашивают: "Не пора  ли, пан генерал,  выявить
какую-нибудь измену нашему польскому буржуинству? "И  еще  дальше  -- вы  не
поверите!  -- сам патриарх Гермоген начинает ходить к Гонсевскому  пить чай,
вести светские беседы о приятности осенних погод, о желательности скорейшего
устройства  царства  божьего на земле и  о  целесообразности распространения
этого  царства  от Москвы  и  Кракова  --  до  Акапулько  и  Биробиджана.  А
наместника  божьего в этом царстве  неплохо  бы избирать  прямым,  равным  и
тайным голосованием в переносных исповедальнях.
     Тут вы, дорогие  читатели, уж точно  теряете  из виду ту полупрозрачную
грань между исторической достоверностью и авторскими аллегориями, которая до
сих пор легко распознавалась невооруженным органом Чувств...
     Итак,  гетман  Жолкевский достиг  полного триумфа. Но после логического
анализа успехов стало нашему  пану очень страшно.  Судите сами. Армия у него
малая, нежная и добрая.  Вокруг  -- медведи, испуганные бояре, враждебная  и
коварная  церковь, уголовный элемент  в государственных  масштабах,  забитый
народ,  испорченная нравственность. Так что,  выходило, -- опасность исходит
отовсюду и  ото всех. Кроме медведей. И все эти заряды неблагополучия готовы
рвануть  в  любую секунду, и  что  тогда оставалось  от победы  Жолкевского,
третьего покорителя Руси после Рюрика и  Батыя и единственного достойного ее
завоевателя за всю историю? Ни-че-го!
     И запросился Жолкевский домой. Хотел вовремя выйти из игры.
     И  уехал  пан  Жолкевский.  И бояре пешком провожали его  по  можайской
дороге.  И  простой  народ бежал  следом, и,  забегая перед каретой, рыдал и
говорил ласковые слова, и просил остаться...
     Жолкевский  забрал с собой бывшего царя Ваську с  братом-уголовником  и
еще  несколькими  Шуйскими,  чтобы  добавить  их   к  Филарету  и  Голицыну,
отдыхающим в королевском лагере под Смоленском. Хотел-таки  обезопасить дело
рук своих от новой смуты.
     А под Смоленском шли суды да ряды:
     -- посылать ли юного королевича править Русью?
     -- кого ему приставить в дядьки?
     -- не испортит ли юношу московская мораль?
     -- не вспыхнет ли бунт невесть от чего?
     Еще  вспоминали времена Грозного, Годунова и Шуйского. Пытались  понять
логику принятия русскими политических решений. И ничего понять не могли.
     "Послы"  московские  --  Шуйские,  Голицын,  Романов  --   еще   больше
запутывали дело возражениями о вере. Один за другим прошло 5 русско-польских
"съездов".  Тут  подъехал Жолкевский,  которому  все  обрадовались, особенно
русские. Они  наперебой называли его Станиславом Станиславичем  и держали за
родного.  Следом из  России стали  приходить  вести  о шведском наступлении,
бегстве 300 бояр к Самозванцу, шатаниях в народе.
     Решению  всех  дипломатических  проблем мешал  еще не  взятый  поляками
Смоленск, торчавший под боком у лагеря. Из-за упорства Филарета договориться
по-мирному  не удалось, и  21 ноября начался штурм,  превратившийся в долгую
осаду на фоне переговоров.
     В  Москве  Гонсевский  добрался  до  казны, начался  нормальный бардак,
обиженные при дележке разбитых золотых икон побежали  к Лжедмитрию. Казань и
Вятка  официально  перешли под  его крыло.  Назревало новое столкновение, но
нарыв лопнул из-за бытовой случайности.
     Памятной ночью бегства  царя из Угрешского монастыря в Калугу отстал от
него и перекинулся к полякам касимовский царик. Потом этот старик отпросился
у  гетмана  съездить в  Калугу  за  сыном.  Поехал,  как ни в чем не бывало,
воссоединить  семью.  В  Калуге  наглого  ренегата  схватили и  показательно
утопили в пруду.  И  пришла  беда.  Оказалось,  что  личная  охрана  Дмитрия
Ивановича  Лже-второго  сплошь  состояла  из  сикхов...  пардон,  из  татар.
Коварные азиаты поклялись отомстить за соотечественника.
     11  декабря  1610 года  они  зазвали господина за город поохотиться  по
насту на  зайцев.  Убили нашего очередного царя, как  зайца, ускакали в свои
степи.
     Заячья охота продолжилась в Калуге. Здесь беременная Марина, узнавши от
уцелевшего царского шута о  своем вторичном вдовстве, стала бегать по городу
и  взывать  к  мести. Казаки подняли местных татар в  гон.  Набили сотни две
косых, пожгли  и пограбили их дворы. От этих сует Марина по-быстрому  родила
сына,  которого назвали  в честь  "дедушки"  Иваном и провозгласили царем. И
Калуга тут же присягнула... королевичу Владиславу.
     Но  потом зазвучал обратный мотив.  Раз нашего царя  нет,  так и вашего
королевича --  не хотим! Все сразу  стали  объединяться, прилежно креститься
налево,  ругать поляков  и  дурацкую королевскую  Республику, желать нового,
настоящего царя.
     Объявились истинные  патриоты.  Прокофий Ляпунов, воевавший  за короля,
теперь  гордо  встал  за  Русь православную, начал  переписываться с  братом
Захаром, находившимся в посольстве под Смоленском. Народ восстал по окраинам
за  родную  столицу.  Нижегородцы  послали  ходоков  в  Кремль  к Гермогену:
благослови, батяня, восстать  против  папской  нечисти. Патриарх благословил
героев -- на словах. Документ выдать  уклонился за отсутствием  Писца. А сам
носитель благодати писать как бы и не умел.
     По городам пошла самиздатовская нижегородская присяга: поляков  бить  и
гнать,   католиков  ненавидеть,  королевича,  впрочем,  согласны  принять  и
правильно крестить, нельзя же без царя!
     Началось обычное при таком развороте мифотворчество.  Наивные ярославцы
писали казанским  "зайцам",  что  "свершилось  нечаемое:  святейший патриарх
Гермоген стал за православную веру неизменно!" Воистину -- нечаемое!
     Опять  все   складывалось  по-старому:   вы  бейте  абстрактного  врага
христова, а мы уж  с вами управимся. Но возмутился Ляпунов:  пора же наконец
повыбить   падаль  с  небес,  прогнать  кремлевскую  сволочь,  предателей  и
нахлебников московских!
     Задело!  Ляпунова  приняли  в  вожди.   Он  собрал   "тушинских"  бояр,
приголубил Заруцкого, спавшего  с Мариной, пообещал короновать  самозванного