Писец  тоже внимательно  слушал  свой  опус и  очень  волновался, чтобы
самодеятельные чтецы не запутались  в сложных  подчинениях  и  ударениях. Но
пронесло, и теперь уже читали челобитную:
     "Народ христианский от твоего здравого учения отторгнулся и на льстивую
злохитрость  лукавого вепря  уклонился,  но  Бог  твоею  молитвою  преславно
освободил  нас  от  руки зломышленного  волка,  подал  нам  вместо  нечестия
благочестие,  вместо  лукавой злохитрости благую  истину  и  вместо  хищника
щедрого подателя, государя царя Василья Ивановича".
     От  чтения  в святом  месте этой грешной  поэмы следующей  темной ночью
случилось  знамение.  Сторожа, караулившие на паперти Архангельского собора,
услышали, как в соборе, среди августейших надгробий, вдруг раздались голоса,
потом разговоры, потом смех и плач. Собор осветился изнутри и один "толстый"
голос беспрестанно возглашал за упокой.
     Нужно было Шуйскому спешить. Он  послал немца Фидлера в Калугу отравить
Болотникова.  Нравственность  этого  поступка  была  очевидна,  поэтому  для
истории клятву Фидлера запечатлели на бумаге: "Во имя пресвятой и преславной
Троицы я  даю сию  клятву в том, что  хочу изгубить  ядом Ивана Болотникова;
если же обману  моего государя, то да лишит меня Господь навсегда  участия в
небесном  блаженстве". Далее шли  многие другие пожелания  самому себе, если
благое дело не удастся. Получив лошадь и 100 рублей, обещание 100 крепостных
душ и 300 рублей  в год, верный Фидлер поехал в Калугу, явился к Болотникову
и покаялся, пренебрегая Троицей, Господом и участием в небесном блаженстве.
     Заговорщики насторожились. Нужно  было выступать жестче, а они никак не
могли даже царя народу предъявить. Опять Шаховской звал в цари Молчанова, но
тот уперся. Болотников  теперь  и  вовсе боялся. Вспомнили  "царевича Петра"
(Илью Муромца), стали  звать  его. Муромец воспрял.  Убив  несколько  воевод
Шуйского  и обесчестив  дочь убитого  князя  Бахтеярова,  былинный  герой  с
запорожцами двинулся к Туле. Тут он соединился с Болотниковым.
     В царской армии  началась паника, пришлось Василь Иванычу самому лететь
на  врага на лихом коне.  Собравши 100 000 человек, 21 мая 1607 года Шуйский
выступил в  поход.  Дружина  Ильи Муромца была  разбита и  осаждена в  Туле.
Отсюда Лжепетр, Болотников, Шаховской писали в Польшу, чтобы им выслали хоть
какого-нибудь Лжедмитрия. Такие просьбы  не  бывают безответными. Лжедмитрий
Второй явился. Кто он был? А вот кто:
     1. Матвей Веревкин, попов сын;
     2. Дмитрий, попович из Москвы;
     3. сын князя Курбского;
     4. царский дьяк;
     5. Иван, школьный учитель из Сокола;
     6. сын стародубского служилого человека;
     7. учитель из Шклова;
     8. просто жид.
     Такие  версии  ходили  в народе.  Но  Историк  наш  их  просеял,  отмел
антисемитские и княжеские глупости, и вот что он нарыл.
     Лжедмитрий Второй, он же Тушинский Вор, впервые  показался на  людях  в
белорусском местечке Пропойске, где был сразу посажен  в тюрьму как польский
шпион. Чтобы открутиться от приговора военного времени, заключенный назвался
Андреем  Андреевичем  Нагим,  родственником убитого  в Москве  царя Дмитрия.
Фокус прошел удачно. Оказавшись на свободе, зарвавшийся малый стал рассылать
по Украине слухи, что  Дмитрий жив и находится в Стародубе. Мещане послали к
претенденту  своих  лучших людей.  Лучшие  стали подступать  к самозванцу  с
угрозами: "Ты Нагой  или  не Нагой?" Самозванец долго отпирался, но когда  к
нему приступили с угрозой пытки, схватил дубину, назвал неверующих известным
женским выражением на  букву "Б" и крикнул:  "Вы  меня  еще  не знаете: я --
государь!" Все, конечно, сразу упали в ноги.
     Самозванец послал в Польшу призыв к добровольцам идти на Москву, обещал
им   много  добра.  Но  войска  собралось  мало,  и  остальные  заговорщики,
осажденные в Туле, помощи не получили. К тому же некий Кравков взялся помочь
Шуйскому взять Тулу  голыми руками.  Он велел  каждому воину  принести мешок
земли, завалил  речку Упу,  вода  поднялась, охватила город,  вошла  внутрь,
залила  подвалы, припасы  и прочее.  Шуйский одолел Тулу  водой, как  святой
Владимир -- Корсунем, только наоборот.
     Болотников запросился сдаваться на почетных условиях: дескать, я служил
царю, а какому, не ведаю, теперь буду служить тебе, Василь Иваныч, сам вижу,
что ты -- настоящий. Болотников картинно положил себе  на шею саблю -- руби,
царь,  мою  голову,  если виноват. Царь  выполнил  обещание,  не  стал  сечь
повинную голову. Ваньку сослали в Каргополь, а там уж утопили в монастырском
пруду. Лжепетра -- Илью Муромца -- повесили,  у Шаховского  отняли  печать и
сослали его "как всей крови заводчика" в  пустынь. Шуйский  буйно радовался,
триумфально  возвратился  в  Москву, но  Лжедмитрий  Второй  у него  остался
бродить на свободе.
     Сначала  Самозванец  взял Козельск.  К нему  стали сходиться  литовские
воеводы, каждый  имел команду по  1 000 человек. Пришли Тышкевич, Валавский,
Вишневецкий,  Лисовский.  Эти  войска  осадили  Брянск.  Осада  не  удалась,
зазимовали  в  Орле. Сюда  стали собираться другие искатели приключений.  За
зиму их набралось  тысяч до десяти.  От безделия разгорелись интриги, какому
пану быть при царе  первым. Чуть было  Лжедмитрия не  убили.  Но  тут пришло
подкрепление -- 3 000 запорожцев и 5 000 донцов Заруцкого.
     Промедление  пагубно для  лихого  дела.  Пока стояли лагерем  в Орле, в
степях стали  объявляться, а то  и прибывать  "ко двору" новые  претенденты.
Писец радостно читал их список:
     -- еще один царевич Петр, сын Ирины и Федора;
     -- князь Иван, сын Грозного и Колтовской;
     -- царевич Лаврентий, внук Грозного,  спасшийся после дедушкиного удара
в мамин живот;
     --  царевичи: Федор Федорович, Клементий Федорович,  Савелий Федорович,
Семен Федорович,  Василий Федорович, Гаврилка  Федорович, Ерошка  Федорович,
Мартынка Федорович и...
     -- Паша Эмильевич, -- не удержался я.
     -- Нет, -- заволновался Писец, -- какой Паша? -- царевич Август!
     Вся богадельня по последнему  пункту претендовала на  происхождение  от
дебильного государя Федора Иоанновича.
     Получалось,  Борис Годунов только и беспокоился, чтобы вовремя топить в
ушате новорожденных племянников, но каждый раз бывал пьян, и ему подсовывали
на утопление  кого-то  из крепостных  младенцев.  Поведение Годунова  в этой
версии  объяснимо: нельзя  же  допускать такого  размножения  олигофреничных
мечтателей о Шапке!
     Слухи  о  серьезной психической  болезни,  охватившей  провинции  нашей
Родины,  взволновали  Москву.  К тому  же  случилось  нашей столице  видение
небесное. Некий духовный муж уверил свое начальство, что видел  сон, будто в