пруду, жену Бориса отравят вином, а наследник Федор  и  принц Датский уколят
друг друга отравленной шпагой...
     Стали  тогда искать женихов да невест среди солнечных  грузин, герцогов
немецких, принцев английских. Но не успели. Времени  уже  не оставалось, шел
предвоенный 1604 год...
     Годунов, вроде бы, правил хорошо. Государственный механизм крутился без
заминок.  Осваивалась  Сибирь, настраивалась  дипломатия, шли  переговоры  и
обмен  делегациями с заграницей, наши ездили учиться, -- попы  только охали.
Снижались  налоги,  повышалось  жалованье.  В  1601  году случился  страшный
неурожай от дождливого лета. Голод выкосил 500  000  (!) москвичей и жителей
подмосковья. Борис раздавал  помощь  направо и налево, но его  все  равно не
любили. Почему? А просто так. По известному русскому кочану.
     Империя  гибла.  Борис  строил  какое-то другое  государство, а  старая
имперская  пирамида  под  его  ногами  растрескивалась,  рассыпалась,  зыбко
затягивала вглубь. Тут бы Борису отойти в сторонку и на новом месте заложить
новую Империю, конституционное  королевство или даже Республику, цыкнуть  на
стариков, тихо удавить конкурентов. И работать. И мы бы ему многое простили.
Но  Годунов  продолжал топтаться в  болоте -- там,  где  он был самозванцем,
убийцей, клятвопреступником.
     "Годунов пал вследствие негодования чиноначальников Русской  Земли", --
разумно отметил Историк.
     Каких еще  чиноначальников?  Почему они у  тебя,  Боря, свободно ходят?
Почему ты  не  строишь их по линейке? Почему ты не  перевел  их на  талонную
систему? Чем занимается твоя прокуратура? Кто в хате хозяин?
     Вопросов много, ответ один.  Большой, красивый, умный,  способный  царь
Борис Первый не потянул быть Императором!
     Бессилие всегда  выходит в гнев. Стал Борис гневаться. Стал искать, кто
виноват.  Устроил систему доносов.  Холопы стали стучать на своих хозяев  за
мелкую монету. В государстве возникла нервозность, воровать стало щекотно, и
чиновники стали болеть.
     Борис  озлоблялся  все  больше  и больше.  Потянулись этапы  в Сибирь и
ближние ссылочные места. Сослали всех Романовых. Выжили  только Иван Романов
да брат его Федор -- "первый помощник в делах государственных", постриженный
в монастырь под именем Филарета.
     Неразбериха в государственных умах, "неправильность" воцарения Годунова
вызвали чемоданные настроения. Все чего-то ждали. И дождались.




        Картины Смутного Времени

     Годунов был самозванцем  в законе. То есть все знали, что по-настоящему
Борис -- не царь. Царский  титул предполагал некое божественное право, некое
божественное происхождение  монарха. А когда тебя приводят под венец чуть ли
не с улицы, когда каждый в твоей свите чешет  в затылке: "Чем я хуже?", -- и
начинает мечтать, как бы он плавно выступал в Шапке, то почтения к  царскому
имени становится  меньше. С другой стороны, Годунова  публично "уговорили" в
цари,  его  власть  была  утверждена  законным  путем и оформлена  законными
документами.  Годунов  не  стал  подгонять  свою  туманную  родословную  под
какого-нибудь дальнего,  забытого рюриковича, хоть мог бы это сделать легко,
ведь подгонялись же рюриковичи под византийских императоров.
     Самозванство Годунова  было очевидным, но лигитимным, "честным". Тем не
менее, оно вызвало волну самозванства дерзкого, воровского.
     С  начала Смутного Времени и  до наших дней  на  Руси вошло  в привычку
зорко высматривать, а нет ли  где-нибудь в  генеалогии мутного  места? В эти
рыбные места сразу слетаются несытые ловцы  душ человеческих. Минувшие с той
поры 400 лет наполнены  вариациями  на тему: "Царь не  настоящий! Я  --  ваш
царь".  Эта тема получила  развитие  вширь  и  вкось,  прокатилась  по  Руси
рублеными головами разиных и пугачевых. Сейчас, в конце последнего века, все
еще раздаются резкие вороньи выкрики из каких-то цыганских палестин:
     "Я,  будучи троюродной  внучатой племянницей такого-то побочного  сына,
такой-то  царской подруги,  имею  законное  право на  российский  престол  и
объявляю себя главой дома Романовых и Императрицей в изгнании!"
     Но  это  -- жалкий  лепет. Ибо слабо  вдовствующей цирюльнице  взломать
польскую  границу  кавалерийским ударом, слабо поднять Дон,  слабо выбросить
аэромобильных  пехотинцев  в  перекрестие Садового кольца,  слабо  въехать в
Кремль на белом коне. Некуда даже Шапку надеть.
     А воровское самозванство того,  настоящего Смутного Времени, начиналось
дерзко и  блестяще!  Оно возникло не из  заговора сионских  мудрецов, не  из
богатырской   личности  Самозванца,   а  из   стечения   обстоятельств,   из
"революционной ситуации". И оказалось, что Смута -- это как раз то, что мило
измученному русскому  сердцу. Три четверти тысячелетия  нами правили  не бог
весть кто, а тут приходит черт знает кто. Его-то нам и надо!
     Историк  сорвал горло в спорах  со  своими коллегами.  Они на  все лады
анализировали  личность  Самозванца. Им  пришлось в муках опровергать разные
гипотезы о его происхождении. Эти гипотезы множились в придворных академиях,
как  жабы  на  болоте.  Такая  научная  продуктивность  понятна:  не   может
неграмотный монах, подписывающий  бумаги странным  словом "Inperator", своим
умом дойти до вселенской интриги.
     Умом  не может. Но тут никакого ума и не требовалось.  Просто  бродячий
парень  случайно оказался в чистом поле, когда просела и рухнула в тартарары
наша  имперская пирамида.  Всех  задавило. Он оказался с краю.  Вы, конечно,
понимаете,  что "просела", "рухнула", "задавило" -- это понятия виртуальные.
Это  как  в компьютерной игре. Падают здания, враг  откусывает краюшки твоей
территории, льется  нарисованная кровь неповоротливых человечков.  Тебе  это
надоедает, ты гасишь экран: "Пора пить кофе!" Крушение нашей первой Империи,
на  легкий  взгляд, было незаметным, условным.  Вот только кровь полилась не
нарисованная, а настоящая.
     Гришка Отрепьев, монах Кириллова, а  затем Чудова монастыря, около 1601
года написал "похвальное слово" московским чудотворцам. Поэму в прозе прочел
сам  патриарх и  взял  Писца  Гришку  к себе.  Насмотревшись  на  придворные
безобразия,  решил  Григорий  поберечь   душу  и  поселиться  в  захолустном
Черниговском монастыре.  Московский  монах  Варлаам  отговорил  его: там  не
выжить -- мало еды. Тогда Григорий решил идти в Печерскую лавру.
     Сердце  Писца  рвалось  к  истокам. В низких пещерных  кельях  киевской
святыни  еще витал, быть может,  дух Нестора. После общения с духом Григорий
предполагал двинуть в  Иерусалим  -- к  Гробу Господню. И  звал  Варлаама  с
собой. В разгар Великого поста  1602 года Гриша, Варлаам и прибившийся к ним
Мисаил пошли в  сторону Киева. Их мало смущало, что Киев маячил на литовской