Но вышли из шатра они, обнявшись и рыдая -- каждый о своем.
     Народ наш плаксивый тоже зарыдал весь. Но не о  своем, а опять о чужом.
И  как ему было  не плакать, когда  чуть  не всю дорогу до  Москвы Гриша шел
пешком у колеса маминой кареты.
     Поместили  Марию-Марфу в Вознесенском  монастыре,  и  царь к ней  ездил
каждый  день.  Гриша  ее уговаривал быть  самозванной  матерью  и  ежедневно
проверял градус маминого настроения. И  добился-таки Гриша своего. Усыновила
его Нагая.
     --  А что, --  небось  думала  она,  --  маленького моего все  равно не
воротишь.  А  этот парень  умный, ласковый,  добрый, справедливый. Уж  лучше
пусть он будет, чем убийцы Годуновы, предатели Шуйские, сволочи московские.
     Тут уж на полном праве стал Гриша венчаться на царство.
     Оставим его на минутку поговорить с Богом, и поговорим меж собой...
     Вот,  допустим,  наблюдаем  мы  с  вами,  дорогие  читатели,  коронацию
какого-нибудь другого царя. Что мы там видим? А вот что.
     Здоровый, чернобородый дядька  клянется Богу  в смирении и кротости. Но
внизу кадра выскакивают субтитры: это он  убил мальчика невинного,  казнил и
искалечил толпы людей. Мы сразу с отвращением переключаемся на другой канал.
     Там венчают тихого идиота. Титры бегут по-мексикански, но мы чувствуем,
что идиот нам тоже чем-то неприятен.
     На третьем канале кругломордый жлоб уже и Бога не поминает.
     На  четвертом  кавказский попик-расстрига страшно  улыбается,  с трудом
подбирая русские слова.
     Дальше   --   совсем   плохо:   визгливый  коротышка   плюется   словом
"расстрелять"  и  объявляет  о  подозрительности  интеллигенции  и  Писца  в
особенности.
     Ну,  мы выключаем наш старый ущербный телевизор и смотрим через дырочку
в  церковной  занавеске. Там  стоит  наш Гриша.  Молодой, красивый,  умытый,
достаточно ученый и не злой.
     Конечно,  мы начинаем его  любить,  хвалить и хотеть. И хотеть даже  на
царство, то есть - на себя.
     После  венчания  Григорий  стал  править.  Сослал,  куда  подальше,  74
семейства годуновских сотрапезников, осыпал  милостями первых  его узнавших,
вернул в столицу  слепого царя Симеона  Бекбулатовича:  пусть себе царствует
понарошку, ведь тоже перед Богом венчан.
     И еще начал Гриша править  по-настоящему.  Вдруг стал ходить он в Думу.
Придет, сядет  в кресло, слушает, чего  там думские фракции обсуждают. Думцы
сначала  Гришу держали за дурачка, вели старую игру. Это  когда на  повестку
дня выносится уже решенный  и оплаченный вопрос или когда  выносится вопрос,
оплаченный, чтобы не было решения. И все понимают, кто взял бабки, сколько и
у кого. А Гриша слушал, слушал, да и сломал эту лавочку. Стал он  одергивать
воров чиновных и в пять минут решать  такие дела,  которые  и по сей  день в
государственной думе честного и скорого  решения  иметь  не  могут.  Думские
только  охали.  На  косноязычные  возражения  карьерных  крыс,  что  так бы,
батюшка,  решать негоже, Гриша выдавал такие складные  речи,  такие проводил
греко-римские аналогии, так красиво излагал, что бояре только потели.
     Не  получилось  у   "чиноначальников",  сожравших   могучего  Годунова,
запутать беспородного пацана. Он смотрел на  них светлыми умными глазами, он
видел их насквозь, и  они видели, что он видит!  Да еще Гриша ласково укорял
свое малое стадо, что  невежественно оно,  мохнато, нелюбознательно и алчно.
Грозился всех отправить на учебу за бугор. А уж это было страшнее Сибири!
     Сломал батюшка Лжедмитрий и воровские кормушки: объявил приемные дни --
по средам и субботам, -- в которые  сам не  ленился принимать подлый народ с
челобитными. И было объявлено, чтобы мзду предлагать не смели!
     Плохо стало русским начальникам:  хоть плачь, хоть караул  кричи! Стали
чиновники  кручиниться. Польские придворные Гриши  почуяли тонким шляхетским
нюхом гнилые  настроения  и стали  царю прямо говорить: "Жги  их,  государь,
каленым  железом!  Они любовь без боли не понимают. Им надо, чтобы поострее,
поглубже, погорячее да с поворотом!"
     Но наш Гриша уже дал Богу обет не проливать христианской крови, признал
долги лжепапы Грозного,  удвоил  жалованье  служилым, подтвердил  все льготы
духовенству.
     И  еще  Гриша  объявил недействительными кабальные  грамоты, --  нельзя
стало человека за долги забрать в рабство.
     Целые  народы по окраинам московского царства  Гриша освободил  от дани
прожорливой столице. А что? Пусть себе люди живут, обустраивают свою Россию.
А "ясак" -- налог в госбюджет -- пусть сами собирают и привозят,  сколько не
жалко и по силам...
     И всем стало ясно,  что царь Лжедмитрий Иванович Первый -- не жилец. То
есть Гришка наш -- просто покойник.
     После коронации царь  отпустил  войско польское  восвояси  с  обещанным
немалым   жалованьем.  Но  панове  домой  не   спешили.  Охота  им  было   с
командировочными  деньгами  погулять  по  московским  девкам, а не  отвозить
получку  в семью. Стали они  одеваться и украшаться, пить и закусывать. Слуг
держали по десятку. Все было складно, только вдруг, по непонятным  причинам,
деньги  у панов закончились. Пошли они к царю за  новым жалованьем; казалось
им, что царь полупольский  должен  деньги давать. Царь погнал  гуляк  в шею.
Возникла свара, посреди которой на польские постоялые дворы вдруг  оказались
наведенными  московские  пушки. Пришлось славному белому воинству драпать за
Днепр, поминая матку боску и соответствующую собачью  кровь. Впрочем, немало
трезвых и образованных польских советников при царе осталось.
     В  целом  жизнь  московская  не  задалась.  Все москвичам стало  как-то
противно. Особенно коробило их от нововведений. Царь стал обедать под музыку
и пение -- это раз.  Не молился перед  обедом и не мыл руки после еды -- это
два и  три.  Допускал в меню телятину, в  баньке  не парился, после обеда не
спал, а  считал в это время деньги и осматривал мастерские -- не украдено ли
чего (вот  сволочь!). К тому же, уходил и приходил неожиданно, без свиты, не
спросясь. Сам  Григорий ввязывался в потешные бои с медведями, сам испытывал
новые  пушки опасного московского литья (чтоб тебя разорвало!)  и стрелял из
них очень метко.
     Где-то  мы с вами  такое уже видели! А! -- это  будет позже, в одной из
следующих  частей  нашего повествования, с другим  нашим  царем,  хоть  и не
родственником нынешнему.
     А  Гриша  тем  временем уже  шел в рукопашную свалку на  маневрах лично
обучаемого войска, бывал сбит  с ног и нещадно  луплен палками.  Как отметил
Историк,    поведение   молодого    царя    сильно   оскорбляло   московскую
нравственность.
     Но будь Григорий для москвичей просто моральным уродом, это было бы еще
полбеды. А  он  стал  предателем родины, врагом народа,  лютым ненавистником
всего, что свято на Руси. С чего я это беру? Ни с  чего.  Я, наоборот, Гришу