территории.  Стояло перемирие на  22 года, границы были открыты.  Можно было
потренироваться в переходе государственной границы перед бегством в Израиль.
     Киево-Печерское  посещение длилось три недели. Потом монахи оказались в
Остроге под Львовом у князя Константина Острожского...
     Ну  что  за династия!  Опять  Константин  Острожский!  И  имя-то  какое
постоянное!  Ну,  этот,  пожалуй,  --  уже внук  оршанского победителя и сын
первопечатника. Но тайный след  в российской истории он  оставил. Не слабее,
чем отец и дед.
     Странная перемена  произошла в планах монахов после  духовных  бесед  с
князем.  Варлаам   и  Мисаил  побрели  дальше,  по  православным  монастырям
литовской Руси, а Гриша задержался  у князя.  О чем  они толковали весенними
малороссийскими  ночами,  никто  не  знает.  И  не  записано  ничего,  и  не
напечатано.  Можно  только  догадываться,  что  придумали  эти два  филолога
какую-то штуку  и, расставаясь, обменялись  тревожными улыбками: "Нормально,
Григорий! -- Отлично, Константин!".
     Сразу после этого  наш Гриша оказался вдруг в приличном мирском платье.
Более того, мы обнаруживаем  его  среди  бурсаков мелкого городка  Гощи. Там
Гриша  прилежно  учится  латыни  и польскому. Вот  где  он освоил  написание
опасного факсимиле "Inperator"!
     Перезимовавши на школьных харчах, Григорий исчез. Он зачем-то побывал у
запорожских  казаков и  снова  всплыл на службе у князя  Адама Вишневецкого.
Однажды  после чтения каких-то писцовых бумаг на вопрос Вишневецкого, в кого
ты, Гриша,  умный  такой? --  Отрепьев  торжественно  расстегнул  рубашку  и
показал дорогой крест в каменьях. Состоялся диалог:
     -- А кто ж тебя крестил таким крестом?
     -- Крестный папа.
     -- А кто твой крестный папа?
     -- Князь Мстиславский.
     -- Господи! А кто ж тогда простой папа?
     -- Ну и не догадлив же ты, князь!..
     И  Вишневецкий сразу  догадался, что вот  -- перед  ним стоит наследник
престола  всероссийского Дмитрий  Иоаннович.  Что  это его,  смиренного раба
божьего Адама, осенила небесная десница. Что это он подаст миру благую весть
о чудесном спасении царевича!
     Вишневецкий организовал круиз Лжедмитрия (давайте уж будем иногда звать
его так,  как  называет  Историк)  по городам и  весям Польши  и Литвы. Паны
принимали его с царскими почестями.
     В городе Самборе у тамошнего воеводы встретился наш Гриша с неизвестным
явлением природы.  Это  была  дочь хозяина Марианна  (Марина) Мнишек.  То ли
Гришино  мирское  платье не отражало  женские лучи, то ли царская роль сбила
монашка с пути  истинного, но вдруг поперло на Гришу  такое излучение, такой
дух грешный, что потерял наш юноша последние остатки здравого смысла.
     А Марина  забирала все выше и  выше. Ей тесны  были бальные  залы  Речи
Посполитой,  хотелось чего-нибудь  европейского, мирового: стать  владычицей
морскою, ну,  или  хотя  бы царицей,  пусть  даже  и  русской. Марина  стала
показывать  Грише устройство  воеводских  чуланов,  сеновалов, спален. Чтобы
сделать  процесс   необратимым,   она   прикрывала  самое   уязвимое   место
католическим крестом и  объясняла,  что этот крест снимается только таким же
крестом. Пришлось Грише креститься в  католики.  Тогда  его  впустили,  куда
хотелось, а потом уж -- и в столицу, Краков.
     Тут  папский  нунций  полностью  задурил  ему голову,  взял с  Григория
несколько страшных клятв, потащил к королю. Король как увидел Гришу, чуть  в
обморок не упал: да это ж царевич Дмитрий  Иванович, всея Руси! Да что ж вы,
батюшка, без охраны? Мало вам угличского покушения!
     Король дал Григорию денег, способствовал  в наборе приверженцев, но сам
пока сел в  засаде. Всю  интригу  поручил  вести Юрию  Мнишеку, папе Марины.
Вернулись  в Самбор. Гриша попросил  руки Марины. Папа согласился на сложных
условиях:  свадьба  -- после коронации  в Москве;  тестю (там же) -- миллион
злотых; Марине -- все серебро и посуду из царских кладовых, Новгород и Псков
-- на  шпильки  да булавки.  Через  месяц пан тесть сказал,  что  в  брачный
договор  вкралась ошибка: после  слов  Новгород и Псков следует  еще читать:
Смоленск и Северское княжество.
     Тем временем, собиралась царская гвардия -- целых сорок сороков (1 600)
человек. Это был такой густопсовый сброд,  что пуститься с ним на Москву мог
только  влюбленный  идиот.  А Гриша как раз  таким и был. И сгорел бы  он на
первой  же  российской таможне,  но  родная земля подала ему руку помощи.  В
Краков заявились донцы-молодцы,  сразу  узнали своего  царя, отрубили, что 2
000 сабель у них уже наточены.
     Когда  казачьи 50  сороков стали лейб-гвардией "законного царя", казаки
всех  станиц воспряли  духом,  стали  хозяевами похаживать по Москве и прямо
угрожать испуганному Годунову: ужо идет настоящий царь!
     Борис  кинулся в  розыск:  что  еще  за  царь.  Оказалось,  наш  Гришка
Отрепьев, сосланный когда-то Борисом в Кириллов монастырь за орфографические
ошибки. На допрос  был  вызван  дьяк  Смирный,  дядька  Григория, под надзор
которого ссылали грешного монашка.
     -- Где Гришка?, -- спросил царь.
     -- Нету, -- смиренно развел руками Смирный.
     --  Так, может, у тебя и еще чего-нибудь нету?  -- окрысился Годунов  и
назначил Смирному самую страшную казнь, которую и по сей день могут объявить
российскому чиновнику.  Велел Годунов Смирного "считать". Счетная палата тут
же  обнаружила на  Смирном недостачу  множества дворцовой  казны. А тогда уж
поставили его на правеж и засекли до смерти.
     Годунов выписал из монастыря монахиню Марфу -- бывшую Нагую Марию, мать
царевича  Дмитрия.  Стали  ее  всюду  возить  и  заставлять  отрекаться   от
Самозванца. Но какая же мать откажется от самой сумасбродной  надежды  снова
увидеть своего сыночка?!
     Марфа  говорила: "Нет", а  глаза  ее  светились:  "Да!". И мы  все  это
видели. Тогда Марфу  потащили в застенок, где Боря и его жена лично пытались
объяснить  дуре, как  важно  для  нашей  родины,  чтобы  ее сын лежал сейчас
спокойненько под плитой Угличского собора, а не  шастал с донскими бандитами
по украинским степям.
     -- Ты же видела, понимашь, что он умер? -- гневно рокотал Боря.
     -- Не помню, -- шептала Машка Нагая, дура, сволочь стриженая.
     Царица кинулась  на Марфу со свечой,  хотела выпалить эти наглые глаза,
чтобы не лупились насмешливо, не мешали так сладко править. Но промахнулась.
     Борис велел разослать  по  всем окраинам  разъяснительные  письма,  что
Гришка -- Самозванец.
     "Значит, нет дыма без огня!" -- убедились мы.  К  Гришке в Польшу стали
ездить  на поклон, слать  письма.  Поляки поняли, что Гришка, и  вправду, --
принц.