ними в церковь под неусыпное око господне. Ну, хоть послушать, чего и как. В
церкви  были  читаны  грамоты. Тут  Марфа так  точно стала  следовать тексту
пьесы, что я успокоился. Все нормально, старик! Все в порядке!
     Марфа напирала на измену бояр Годунову, которого они  вот точно  так же
"уговаривали", потом -- Шуйскому, которого они предали, потом -- Лжедмитрию,
которого они же  убили. Потом Марфа углубилась в  экономику и пошла-поехала:
государство  разорено,  деньги разворованы, границы дырявые, госслужащие без
зарплаты который месяц. Как же тут царствовать?
     Понятно, мать хотела сыну новенького, чистенького царства, сверкающего,
как пасхальное  яичко Фаберже.  Эх, мать! Ты  ж еще не  знаешь,  что стырили
рога!
     Бояре продолжали гнуть свое: и Годунова они  взаправду не звали, -- это
все была игра; и Лжедмитрий был  царь  не настоящий, а настоящего Дмитрия --
как, вы не слыхали? -- Годунов убил собственной рукой; а черта лысого Ваську
народ  выбрал в цари  спьяну  и "малым  числом". Но ваш Миша  будет, как раз
наоборот, -- всенародный, законный,  хороший царь. Звучало неубедительно, но
утомительно -- с 3 пополудни до 9 вечера.
     Тут настало время вечерней сказки. И попы да бояре рассказали Мише, как
один  гадкий  мальчик  в  одной  балованой  стране  не  слушался  старших  и
отказывался мыть руки, кушать кашку и быть царем. И добрый боженька "взыскал
на нем  конечное  разорение" той блудливой  страны, сделал мальчика горбатым
уродом, а маму, дурно воспитавшую  сына, лишил родительских прав и превратил
в жабу! --  А папу?  -- не успел спросить Миша...  -- А что папу? -- страшно
хрюкнул розовый  сказочник. --  Папу рогатые панове  извлекли из холодного и
голодного  плена  и  утащили  в  жаркую  преисподнюю  принудительно  кормить
расплавленной серой через кружку Эсмарха. Все! Конец сказки, малыш. Тебе уже
шестнадцать? Теперь будет взрослое кино!
     Тут   Михаил   согласился,   принял  благословение   мамы,  получил   у
архиепископа посох,  допустил всех поцеловать  ручку,  пообещал  приехать  в
Москву. Скоро.
     И сразу ударил гимн России. Вернее, увертюра композитора Михаила Глинки
к опере "Жизнь за царя". И с первыми утробными басами и сопрано на лопоухого
слушателя полились ушаты художественного  вымысла. Примерно вот такие. Будто
бы  народный герой  Иван-не-знаем-как-по-батьке-Сусанин  был вызван из  села
Домнина к польским полицаям и  спрошен о месте  нахождения  царя.  А  о царе
Михаиле извергам  будто  бы стало известно уж не  иначе, как от предателя  в
партизанском  отряде. Или Кремле.  И тогда Сусанин устроил гадам проверку на
дорогах. Повел он их в буреломы костромские, куда потом и  дед Мазай  зайцев
не гонял.  А  эти остолопы все шли и шли за ним. А потом он  сказал  им, что
привет вам,  панове, извольте  на мазурку! А они его  стали пугать страшными
пытками. А он им сказал, ну что ж, пытайте, фашисты, ничего вы не узнаете, и
дороги я  вам не покажу! Тогда паны  стали спрашивать, с  чего это в русском
народе такая крепость  и сила, что  последний деревенский, неграмотный мужик
готов положить жизнь за царя, а пути  к нему не  указать? "А с того, господа
оккупанты,  что  я и сам на хрен заблудился!  --  хотел  сказать Сусанин, но
гордо промолчал. Так и убили поляки Ивана Сусанина, а потом и сами замерзли.
И их замерзающих, но еще живых, жрали наши родные православные волки! Кода.
     Но все это невская ложь.
     Первоначальные слова оперы -- по-научному либретто -- были такие.
     Поляков в костромской глухомани уж давным-давно не водилось. А были там
казаки-разбойники,  которые  после  взятия  загаженной  Москвы  и  облома  с
боярскими  дочками  ушли  на север  грабить, жрать, пить,  удовлетворять  на
просторе другие уставные надобности. И узнали эти добрые люди от своих людей
в преисподней...  пардон, в  первопрестольной, что  выбрали в цари пацана. И
пацан этот где-то тут, под Костромой. И стали бандиты у всех спрашивать, как
бы этого царя взять в заложники, а потом сменять хоть на лимон баксов. И все
хором сказали,  что никто не знает, а знает только Ванька Сусанин, но никому
не говорит.  Тогда  казаки  потащили Ваньку  в круг, сначала  для  протокола
спросили по-хорошему, потом стали жечь и рвать его: где царь, мужик?
     -- Не знаю,  -- честно отвечал Сусанин. Тогда они его убили. Вот теперь
-- кода!
     А  как  же поляки? А  куда  делся  скаутский рейд по сугробам? А где же
народный хор с бубенцами? Увы, не было.
     Поляков подставили вместо  казаков  за  то,  что, когда Глинка  все это
писал,  казаки   как   раз  строились  в  лейб-гвардейский   конвой   вокруг
действовавшего  тогда царя -- потомка Миши,  не дорезанного их предками. Вот
вам и опера.
     Так что ж тут удивляться, что нынешний гимн России -- без слов?
     А Сусанин-то все равно герой? Герой! Так по делам  и слава. Берем оперу
"Жизнь за царя" и  переименовываем ее в одноименную оперу "Иван Сусанин"  на
целых 80 лет.
     19 марта 1613 года,  как раз в мой день рождения,  но по старому стилю,
выехал Михаил  из  Костромы. 21-го  прибыл  в Ярославль,  тут стали  пить да
гулять, неторопливо  пересылаясь  с земским собором уверениями в совершенном
почтении, и чтоб  вы, дорогие москвичи и  прочие, крепко держались крестного
целования, холопы. Собор уверенно отвечал, что все настраивается.
     На самом деле еда кончалась -- все съедал земский съезд, -- а до нового
урожая нужно было еще дожить. Да и доносы приходили поминутно, что литовские
отряды бродят по окраинам, оргпреступность  цветет буйным весенним цветом  и
т. п. Поэтому Михаил дальше поехал очень медленно. Голодные ярославцы времен
переименованной оперы,  высаженные из "колбасного" поезда Рыбинск--Москва за
безбилетность,  и то добрались бы по  шпалам до  ГУМа  и ЦУМа куда резвее. С
веселого праздника  1 апреля до 16-го пережидали ледоход, 17-го добрались до
Ростова Великого, 19-го двинулись  дальше, большинство пешком.  25-го в селе
Любимове сели дожидаться  больных и  отставших. Потом нашли верную  причину:
28-го  апреля  гневно  писали в Москву, что, оказывается, в  стране никак не
снижается  уровень  преступности,  жалобы опять идут со всех  сторон.  Потом
заскандалили,  в  каких  хоромах  поселиться,  да  чтобы  к  нашему  приезду
отремонтировать  все палаты в  Кремле. Бояре  из  управления  делами  горько
отвечали, что валюты  нет,  золота  нет,  лесу  сухого  нет.  Тогда народный
избранник  велел что-нибудь разобрать на  запчасти и из этого построить, что
велено.
     Тут весна стала красна, царский поезд пошел живее. На Первомай были уже
в Тайнинском, 2-го въехали в Москву. Весь народ встречал Михаила на подходах
радостной демонстрацией, всем и правда было хорошо.
     Нет, честно, бывают  же на Руси и хорошие погоды, и хорошее настроение,
и пять минут  до новогоднего шампанского, и белой акации гроздья душистые. А
тогда еще были осетрина, икра, вера в светлое будущее.
     Радовались больше  месяца. Только 11 июля Михаил собрался венчаться  на
царство и пожаловал в бояре нашего Дмитрия Михалыча Пожарского. А свидетелем