ссыльных  отовсюду  везти  в Италию,  и даже  уголовных  преступников  велел
приговаривать только к этим работам (Светоний: "Нерон"; 31).
     Вся не отошедшая  к дворцу территория города в.дальнейшем застраивалась
не так скученно и беспорядочно,  как  после сожжения Рима галлами, а с точно
отмеренными кварталами и широкими улицами между ними, причем была ограничена
высота  зданий,  дворы не  застраивались, а перед  фасадами  доходных  домов
возводились скрывавшие  их портики.  Эти портики  Нерон обещал соорудить  за
свой счет, а участки для построек предоставил владельцам расчищенными. Кроме
того, он определил им денежные награды за завершение строительства особняков
и  доходных  домов в  установленные им  самим  сроки. Для свалки  мусора  он
предоставил болота близ Остии,  повелев,  чтобы суда, подвозившие  по  Тибру
зерно, уходили обратно,  погрузив мусор; самые здания  он приказал возводить
без применения  бревен, сплошь из габийского или альбанского туфа,  ибо этот
камень  огнеупорен; было запрещено  сооружать  дома  с  общими  стенами,  но
всякому зданию надлежало  быть наглухо отгороженным  от  соседнего.  Все эти
меры,  принятые для  общей  пользы,  послужили  вместе с  тем и  к украшению
города.  Чтобы пресечь  позорящую  его  молву, что пожар  был устроен по его
приказу, Нерон  приискал  виновных  и предал изощреннейшим  казням  тех, кто
своими мерзостями навлек на себя  всеобщую ненависть  и кого толпа  называла
христианами.  Сначала   были  схвачены   те,  кто  открыто   признавал  себя
принадлежащими к  этой секте, а затем, по их указаниям, и  великое множество
прочих.  Их умерщвление  сопровождалось издевательствами, ибо их  облачали в
шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на
крестах или обреченных насмерть поджигали в огне с наступлением темноты ради
ночного освещения.
     В 65 г. был раскрыт большой заговор, во главе которого стоял Гай Пизон.
В заговор  были втянуты многие сенаторы, всадники, воины и даже женщины, как
из ненависти к Нерону, так и из расположения  к Пизону (Тацит: "Анналы"; 15;
43--  44,  48).  Заговорщиков заключили  в  оковы  из  тройных  цепей;  одни
добровольно признавались  в  преступлении, другие даже  вменяли  его себе  в
заслугу  --  по их  словам,  только  смертью  можно  было  помочь  человеку,
запятнанному  всеми пороками. Дети осужденных  были изгнаны из Рима  и убиты
ядом  или голодом. После этого Нерон казнил уже  без меры и без разбора кого
угодно  и за  что угодно (Светоний: "Нерон";  36--37). По  площадям,  домам,
селениям  и  ближайшим  муниципиям  рыскали  пехотинцы  и  всадники.  Отсюда
непрерывным  потоком гнали они толпы  закованных  в цепи  и приводили их  ко
входу в сады.  И когда задержанные входили туда  и подвергались допросу,  им
вменялись в преступление то радость, обнаруженная когда-то при виде того или
иного  из  заговорщиков,  то  случайный разговор,  то  уличные  встречи,  то
совместное присутствие на пиршествах или на  представлении. Воспользовавшись
случаем, Нерон послал  приказ покончить  с собой всем своим  врагам, которых
прежде не решался тронуть и которые лишь слегка  касались или даже вообще не
были замешаны  в заговор. Так  он вынудил к  самоубийству  Сенеку  и консула
Вестина и еще очень многих невиновных (Тацит: "Анналы"; 15; 58, 63, 69).
     Вслед  за  тем  были отпразднованы вторые пятилетние игры,  учрежденные
Нероном. Здесь Нерон впервые выступил  в  театре перед римлянами. Сначала он
продекламировал свои поэтические произведения (Тацит:  "Анналы"; 16;  4), но
все закричали,  что хотят услышать его божественный голос. Принцепс отвечал,
что желающих он постарается удовлетворить в своих садах, но когда к просьбам
толпы присоединились  стоявшие  в  это  время  на  страже солдаты,  то он  с
готовностью заявил, что  выступит хоть  сейчас. И тут же он приказал занести
свое имя в список кифаре-дов-состязателей, бросил в урну  свой жребий вместе
с  другими, дождался  своей очереди  и  вышел.  Встав на сцене  и  произнеся
вступительные  слова,  он  объявил,  что будет петь "Ниобу",  и  пел  ее  до
десятого  часа.  Продолжение  состязаний  и  выдачу  наград  он  отложил  до
следующего  года, чтобы иметь случай выступить еще несколько  раз;  но и это
ожидание   показалось  ему  долгим,  и   он  не  переставал  вновь  и  вновь
показываться зрителям. Пел он в трагедии, выступая в масках героев и богов и
даже  героинь и богинь (Светоний: "Нерон"; 21). Вскоре после  этого  он убил
жену  Поппею,  ударив  ее ногой  больную  и беременную, когда слишком поздно
вернулся со скачек, а она встретила его упреками (Сеетоний: "Нерон"; 35).

     В 66 г. Нерон велел казнить Антонию, дочь Клавдия, которая после смерти
Поппеи  отказалась выйти за него замуж, обвинив ее в подготовке  переворота.
Пасынка  своего, Руфрия Криспина, сына Поппеи, он велел его рабам утопить  в
море во время рыбной ловли, так как слышал, что мальчик, играя, называл себя
полководцем  и  императором.  Затем он  женился на  Статилии Мессалине,  муж
которой, Аттик Вестин, был незадолго до этого казнен.
     Тогда же все греческие города, в которых бывали музыкальные состязания,
постановили послать ему венки кифаредов. Он принял венки с великой радостью,
а послов,  прибывших с ними, допустил к себе прежде всех и даже пригласил на
дружеский  обед. За  обедом некоторые  из них упросили его спеть и наградили
шумными рукоплесканиями. Тогда он заявил, что только греки умеют его слушать
и  только  они достойны его стараний.  Без  промедления он собрался ехать  в
Грецию и пустился в путь. Тотчас по переезде он выступил в Кассиопе с пением
перед алтарем Юпитера, а  потом объехал одно за другим  все  состязания. Для
этого он велел в один год совместить праздники самых разных сроков,  хотя бы
их пришлось повторять, и даже в Олимпии, вопреки обычаю, устроил музыкальные
игры.
     Когда  он  пел,  никому  не дозволялось  выходить  из  театра, даже  по
необходимости.  Поэтому,  говорят, некоторые  женщины  рожали  в  театре,  а
многие,  не в силах более его слушать  и  хвалить, перебирались через стены,
так как ворота были заперты, или притворялись мертвыми, чтобы их выносили на
носилках. Трудно поверить, как  робел и трепетал он, выступая,  как ревновал
своих соперников,  как страшился  судей. Соперников он обхаживал,  заискивал
перед ними, злословил о них потихоньку, порой осыпал их бранью  при встрече,
словно равных себе, а тех,  кто был искуснее его, старался даже подкупить. К
судьям он  перед выступлением обращался  с величайшим почтением, уверяя, что
он сделал все, что нужно, однако всякий исход есть дело случая, и они,  люди
премудрые и ученые, должны  эти случайности во внимание  не принимать. Судьи
просили  его  мужаться, и он отступал, успокоенный,  но все-таки в  тревоге:
молчание   и   сдержанность   некоторых  из  них  казались  ему  проявлением
недовольства  и  недоброжелательства,  и  он  заявлял,  что  эти  судьи  ему
подозрительны. При соревновании он  тщательно  соблюдал все порядки: не смел
откашляться, пот со лба вытирал руками, а  когда в какой-то трагедии выронил
и быстро подхватил  свой жезл, то в страхе трепетал, что за это его исключат
из состязания, и успокоился лишь тогда, когда второй актер ему поклялся, что
никто  этого не заметил за рукоплесканиями и  кликами народа. Победителем он
объявлял  себя  сам,  поэтому  всякий  раз  он  участвовал  и  в  состязании
глашатаев. А чтобы  от  прежних победителей нигде  не осталось ни следа,  ни