женой верховного жреца. Ближе всех была няня. С ней Тия болтала обо  всем.
Только о своей любви не могла говорить.
     За последние дни в  доме  было  какое-то  оживление,  суета.  Отец  с
матерью часто что-то обсуждали вполголоса и уединялись.
     Наконец, ее торжественно  вызвали  в  большую  столовую.  С  тревожно
бьющимся сердцем слушала она, как мать высокопарными  словами  сообщала  о
решении  выдать  ее  замуж  за  знатного  юношу.  Мать   перечисляла   его
достоинства и убеждала, что более удачного  выбора  не  может  быть.  Отец
взволнованно следил за Тией, безуспешно старался поймать ее взгляд.
     Но девушка стояла бледная, вытянутые ее руки были напряженно сжаты.
     В  назначенный  день  пришел  жених  с  родителями.  Она  спокойно  и
равнодушно глянула на него.
     Ночью  она  встала  и  подошла  к  столику,  где  стоял   малахитовый
светильник с белым лотосом. Она бережно гладила его и  видела  все  ту  же
картину: длинные сильные пальцы уверенно и быстро двигались, безошибочно и
ловко работали.
     Тия смотрела на далекую звезду на небе и шептала:
     - Слышишь меня, Инар? Я знаю, ты не спишь и думаешь обо  мне  и  тоже
смотришь на звезду. Наше с тобой счастье - это  тоже  звезда  и  такая  же
невозможная. Я совсем короткий миг была с тобой счастлива. Но  и  за  этот
короткий миг я поняла, что такое счастье, когда  люди  любят  друг  друга.
Слышишь ли меня, Инар? Твоя Тия будет женой другого. Но мой  ясноглазый  и
нежный! Всегда ты  будешь  моей  единственной  любовью.  Меня  не  научили
бороться за счастье, и я этого не умею. И ты меня не учил  этому.  Слышишь
ли меня, любимый?



                             В ЦАРСКОМ ДВОРЦЕ

     Руабен энергично работал над статуей царя, надеясь, что, окончив  ее,
он поедет домой за семьей, как обещал Хемиун.
     Много дней от  зари  до  зари  он  проводил  в  мастерской,  стараясь
ускорить окончание работы. Размечена глыба с трех сторон согласно  строгим
законам пропорций, размечены сетки, и в них - контуры  сидящего  в  кресле
царя  с  покоящимися  на  коленях  руками.  Божественное  величие   должно
отражаться в каменной статуе Хуфу. В нее переселится  Ка  -  двойник  души
фараона, когда он перейдет к отцу своему Ра и станет  Осирисом.  Чтобы  Ка
нашел свою земную оболочку, статуя должна походить на живого царя.
     Когда Руабен стесал ненужный камень, возникла  необходимость  увидеть
лицо царя. Однажды он  видел,  как  блистающего  золотом  и  торжественным
великолепием Хуфу пронесли на носилках. В памяти осталось  яркое  шествие,
полное блеска и ярких красок. Носилки проплыли вперед, а  лежащие  в  пыли
простолюдины подняли почтительные, но  тем  не  менее  любопытные  головы.
Вместе с другими Руабен увидел спину величественно и  неподвижно  сидящего
царя в бело-красном платке. Роскошные опахала из темно-коричневых и  белых
страусовых перьев защищали его от знойного солнца. Да, фараон в самом деле
походил на земного бога - такое сияние и блеск исходили от него.
     Теперь ваятель должен был увидеть его и  хорошо  изучить  особенности
лица, чтобы правдиво передать его в камне.  Хемиун  сам  пошел  с  ним  во
дворец.
     Во  дворе  стоял  большой  караван,  прибывший  из  Нубии.  Громадные
слоновые бивни, сваленные грудой на земле, стволы угольно-черного  дерева,
страусовые перья, мешочки с золотым песком - все это ждало своей очереди в
склады и  сокровищницы  большого  царского  двора.  Мимо  Руабена  провели
дрожащих антилоп. Их кроткие влажные  глаза,  боязливые  и  выразительные,
напомнили ему родные края, и сердце тоскливо сжалось.
     Носилки чати остановились у  широких  ступеней,  ведущих  во  дворец.
Руабен прошел за князем в зал  приемов,  и  они  остановились  в  соседней
комнате. Через высокие проемы, обрамленные колоннами,  можно  было  видеть
все, что происходило в тронном зале. Хемиун еще раз напомнил шепотом,  что
наблюдать царя надо так, чтобы он этого не  заметил,  и  ушел  куда-то  по
своим делам.
     Руабен встал на указанное место и начал осторожно заглядывать в  зал.
В конце зала на возвышении стояло высокое золотое кресло. В  кресле  сидел
неподвижный как статуя царь -  надменный  и  равнодушный.  Перед  ним,  на
узорчатом полу из ярко-желтых и  темно-зеленых  фаянсовых  плиток,  лежали
иноземные послы. Один из них что-то говорил.
     Спрятавшись за колонну, Руабен внимательно рассматривал суровое  лицо
грозного владыки, сидящего боком к нему.
     Скульптор испытывал  чувство  страха  и  недоумения.  Ведь  это  было
обыкновенное человеческое лицо, только очень жестокое. В его взволнованных
мыслях стояло поразительно похожее лицо земляка, жившего в родном селении.
Только тот был худее да ходил в истрепанной повязке. А здесь на  блестящем
троне восседал нарядный, холеный человек в клафте с драгоценным уреем надо
лбом. Какое-то разочарование шевельнулось в сознании Руабена, но он сейчас
же взял себя в  руки.  Лежащие  на  полу  важные  послы  напомнили  ему  о
неограниченном могуществе владыки, с которым он посмел сравнивать  жалкого
крестьянина. Теперь он внимательно изучал все черточки, стараясь запомнить
его особенности.
     Сзади послышался  шорох  легких  шагов.  Руабен  повернулся.  К  нему
подошла молодая женщина в легком прозрачном  платье.  Обнаженные  руки  ее
были унизаны  золотыми  браслетами,  на  ногах  блестели  обручи.  Дорогое
ожерелье спускалось на смуглые плечи и грудь. Задорное лицо  с  подвижными
лукавыми ямочками на упругих щечках выразило удивление.
     - Что ты здесь делаешь?
     - Я работаю над изображением его величества, да будет он жив,  здоров
и могуч!
     Она задала ему еще другие вопросы. Они  тихо  перешептывались,  когда
Хемиун вернулся. Он хмуро посмотрел на обоих, дама кивнула головой князю и
тихо удалилась.
     Вельможа молча вывел скульптора  из  дворца  через  большой  сад.  Он
ничего не сказал Руабену.
     В другой раз, когда  Руабен  вместе  с  чати  снова  пришли  во  двор
фараона, Хемиун ушел во дворец и  приказал  скульптору  ждать.  От  нечего
делать  тот  принялся   рассматривать   огромный   царский   двор.   Здесь
сосредоточились все хозяйственные постройки, склады  для  хранения  разных
материалов, а также царская кухня, разделенная на дома пищи.
     Недалеко от него под пальмовым навесом  писец  принимал  и  записывал
великолепные стволы ливанского кедра и киликийской сосны. Каждый  из  этих