встречал ее во дворе и каждый раз удивлялся перемене. Ему  и  в  мысли  не
могло прийти, что Тети втирает в кожу золу и еще какие-то  порошки,  чтобы
уничтожить  свою  привлекательность,  принесшую  ей  много  горя.  Она  не
обращала внимания на злорадный шепот  женщин,  что  нищая  гордячка  стала
дурнушкой. Яхмос перестал ее замечать.
     После нескольких бессонных ночей она появилась перед  Яхмосом,  когда
он сидел в саду у пруда. Перед ним лежала груда папирусов. Он углубился  в
разбор  их  и,  услышав  ее  голос,  с  досадой  оторвался.  Поблекшая,  с
опущенными потухшими глазами, с тенями от бессонных ночей,  она  ничем  не
напоминала ту жизнерадостную задорную  девушку,  которая  года  три  назад
околдовала его.
     Яхмос посмотрел на нее  внимательно.  Он  не  нашел  в  ней  прежнего
очарования. Слипшиеся от слез ресницы прикрывали глаза. И он хорошо  знал,
как часто эти же пушистые, как черные  страусовые  перья,  ресницы  гасили
огонь ненависти к нему. Теперь  она  стояла  на  коленях,  и  из  глаз  ее
струились крупные слезы.
     "Как она подурнела! - подумал жрец. - Как  эти  простолюдинки  быстро
теряют привлекательность".
     - Что ты хочешь? - холодно спросил он.
     - Молю тебя во имя Птаха и всей святой девятки, отпусти меня к  отцу.
Он одинок, стар и совсем больной. За ним некому ухаживать.
     Яхмос же посмотрел на ее щеки и снова подумал:
     "Куда девался ее румянец, который вызывал столько зависти и злости  у
женщин? Как униженно склонила спину эта недавняя гордячка".
     Яхмос продолжал  смотреть,  ему  доставлял  удовольствие  жалкий  вид
молодой женщины. Она была покорна, как рабыня, и  он  вспоминал,  как  три
года назад сверкали ненавистью прекрасные глаза девушки  и  как  восхищала
она его. Он подумал, что, пожалуй, лучше всего  ее  отпустить,  не  видеть
слезливого лица. Слуг и рабов у него достаточно. Можно иногда  проявить  и
доброту. И женщинам он доставит удовольствие.
     - Хорошо! Отпускаю тебя,  -  сказал  он  наконец.  -  Скажи  об  этом
домоуправителю, собери вещи, которые я тебе дарил, и можешь идти к отцу.
     Она благодарно прикоснулась мокрым лицом к его большим холеным ногам,
он отодвинул их. Тети встала и пошла к дому. Жрец провожал  ее  любопытным
взглядом. Порыв радости вдруг вернул  легкость  ее  походке.  Как  светлая
тень, скользнула она меж деревьев и скрылась.
     Чувство, похожее на сожаление, шевельнулось в  его  душе.  Он  собрал
свитки и отнес их в ларец, затем  поднялся  на  открытую  веранду  и  там,
скрытый большими цветами, стал наблюдать за двором. Через несколько  минут
показалась Тети.  Давняя  забытая  грация  появилась  в  ее  стремительной
походке. Она торопливо покидала место, полное горечи. Радость сияла  в  ее
глазах. От волнения яркая  краска  появилась  на  ее  лице,  и  она  стала
прежней. Он наблюдал за ней несколько секунд,  пока  она  не  скрылась  за
углом стены. И вдруг Яхмос сообразил, что в руках у нее  ничего  не  было.
Заинтересованный, он спустился вниз на женскую  половину  и  прошел  в  ее
угол. Женщин здесь не было, домоуправитель с недоумевающим  видом  смотрел
на разбросанные на постели вещи. Пожав плечами, он произнес:
     - Ничего не взяла. Странная она какая-то.
     Яхмос смотрел на цветные ожерелья, на электроновые запястья и золотые
кольца - все  его  подарки  и  платья  лежали  на  постели,  с  презрением
брошенные хозяйкой.  А  ведь  он  дарил  ей  больше,  чем  другим.  Гордая
простолюдинка не захотела взять ни одного его подарка, ни  одной  вещи.  И
ушла в старом платье, в  котором,  как  в  западню,  вбежала  в  храм.  Он
задумчиво перебирал безделушки и уже сожалел об ушедшей.
     Как птица вырвалась из силков, не оглянувшись  на  его  богатый  дом,
побежала к  нужде  и  лишениям.  В  его  доме  она  могла  занять  высокое
положение. Как поразительно она  была  хороша!  Удивленный  взмах  длинных
бровей, совершенней которых не провел бы и художник. Она стояла перед  ним
униженная, словно приносила жертву свободе, а  ушла  такая  же  гордая.  В
выпуклых глазах его не было никогда тепла. Виновник гибели брата и матери,
он мог внушить ей лишь отвращение.  Мог  привязать  ее  ребенком  и  опять
проявил жестокость. В  первый  раз  жрец  винил  себя.  Странная  девушка.
Богатство, могущество власти не имели для нее никакой цены.
     Богатый, могущественный жрец ходил по саду и думал о непонятных людях
из народа.



                             В РОДНОМ СЕЛЕНИИ

     Яркое солнце дробилось на воде тысячами ослепительных искр и блесток.
Река, сжатая наступающими скалами, стремительно рвалась вперед на простор.
Лодка неслась почти без  помощи  весел.  Мальчик  лет  пятнадцати  ловкими
движениями  управлял  челноком.  Они  пронеслись  мимо  зеленого   острова
Элефантины и выплыли на расширяющуюся долину.  Теперь  глаза  отдыхали  на
зеленых берегах, преображенных  трудом.  После  бесплодных  скал,  дышащих
жаром, отрадно было видеть  поля,  сады,  селения,  спрятанные  в  зелени.
Мальчик сверкал яркими глазами и ослепительными зубами на черном от загара
лице. Он радовался, что немного заработает, а со строптивым течением  реки
он привык управляться...
     В душе Руабена все трепетало от радости, от ощущения близкой  встречи
с дорогими людьми, с любимыми местами. Он старался представить лицо  Мери,
ее ласковые большие глаза.
     Наверное, она такая же худенькая и тоненькая и все такая же быстрая и
легкая. Руабен улыбнулся, представляя ее смущение, когда он выложит ткани,
браслеты, запястья, множество украшений и дорогих подарков, о которых  она
не могла и  мечтать.  Он  любовно  подбирал  их,  представляя,  как  яркое
ожерелье обнимет ее стройную тонкую шею, а золотистая смуглость лица и рук
станет еще красивей от соседства с белой, шелковистой и прозрачной тканью.
Теперь, наконец, Мери забудет все горечи  и  трудности.  Пепи  теперь  уже
большой, он будет учить его ваянию, и  мальчик  тоже  станет  скульптором.
Дочка выросла и теперь помогает Мери. Всем он везет много подарков. В двух
больших корзинах много игрушек, сластей и подарков родным.
     Вскоре они подплыли к берегу  и  остановились  у  места,  где  Руабен
всегда высаживался  раньше.  Он  отказался  от  помощи  мальчика  и  щедро
расплатился с ним  куском  добротной  ткани.  Тот  направил  лодку  против
течения в обратный путь, а Руабен,  взявшись  за  тяжелые  корзины,  пошел
вверх, домой. Он шел быстро, почти бегом, не встречая на пути  никого.  Со
всех сторон его обступили  родные  запахи  реки,  смешавшиеся  с  запахами
знойных ветров сухой Нубии. Но сильнее всех их были волнующие, привычные с