привратника  не  вполне удобной,  поскольку  пересаженный глаз сохранял  все
кошачьи повадки,  и, когда  его новый хозяин  хотел  спать по  ночам, зоркий
кошачий глаз упорно высматривал  мышей, а днем был закрыт и дремал.  Тем  не
менее привратник ужасно обрадовался, побежал и  рассказал все Нуаде, который
распорядился,  чтобы  врачевателей, совершивших  столь  волшебное исцеление,
немедленно привели к  нему. Войдя, врачи услышали, что бывший король стонет;
оказалось, что  у  Нуады  загноился один  из суставов в том  месте,  где его
искусственная серебряная  рука соприкасается  с телом. Мидах спросил короля,
где же  его настоящая рука, и  услышал  в ответ,  что  она зарыта  глубоко в
земле. Мидах выкопал ее, приладил  на  прежнее  место  к  культяшке Нуады  и
сделал тугую  перевязку, сказав: "Жилы с жилами, кости с  костями, а  ну-ка,
срастайтесь!"  И  за три дня и три  ночи рука прижилась, приросла на прежнем
месте и стала действовать как и прежде, так что Нуада снова стал здоров.
     Когда Диан  Кехт, отец Мидаха, услышал  об этом, он страшно разгневался
при  мысли, что  его сын превзошел  его самого  в искусстве  врачевания.  Он
тотчас  послал за ним и, как  только сын вошел, ударил его по  голове мечом,
пробив кожу, но не повредив мышц. Мидах с легкостью залечил эту ранку. Тогда
Диан Кехт ударил  его вновь, и на этот раз  рана  была  уже до кости.  Мидах
излечил и эту рану.  Когда  же отец  ударил  его  в третий раз, меч прорубил
лобовую кость и  задел мембрану мозга. Но Мидах и на этот  раз смог залечить
рану. Однако четвертым ударом Диан Кехт прорубил череп и рассек мозг надвое,
и  Мидах уже  ничего не  смог  поделать.  Он  мгновенно умер,  и  Диан  Кехт
похоронил его.  На  его могиле выросло  триста  шестьдесят  пять  стебельков
травы, по одному для излечения всех болезней каждого из  трехсот шестидесяти
пяти нервов, имеющихся в человеческом  теле. Эйрмид, сестра  Мидаха, бережно
сорвала  их и  разложила на  своем плаще в соответствии  с их лекарственными
свойствами. Однако  ее  гневный и жестокий отец скомкал плащ  и  непоправимо
перемешал  травинки.  Если  бы   он  этого  не  сделал,  замечает  старинный
переписчик, люди умели бы излечивать  любые болезни и таким обазом обрели бы
бессмертие.
     Исцеление руки  Нуады произошло как раз в то время  когда  племя богини
Дану  наконец  убедилось, что  жестокость  и  тиранию Бреса  терпеть  больше
невозможно.  Последней  каплей,  переполнившей чашу  терпения  богов,  стало
оскорбление, которое Брес нанес  Кэйрбру,  сыну  Огмы,  богу литературы. Это
оскорбление   нанесло   удар  по  традиционным   ценностям.   Поэты   всегда
пользовались  у  кельтов  особым почетом, и,  когда  Кэйрбр, бард Туатха  Де
Данаан,  пришел  в гости к  Бресу,  он ожидал,  что его  примут с подобающим
почтением и усадят за стол  рядом с королем. Однако вместо этого Брес  отвел
ему  тесную, темную  комнатку,  где не было ни очага,  ни  постели  и вообще
никакой мебели, за исключением  низенького стола.  На  столе стояло блюдо  с
маленькими кусочками  засохшего хлеба;  это и было  угощение для знаменитого
барда.  На следующее утро Кэйрбр встал очень рано и покинул дворец,  даже не
увидевшись  с  Бресом.  У поэтов существовал  обычай: перед тем как покинуть
двор короля,  полагалось сложить  хвалебные  стихи  в честь хозяина,  однако
оскорбленный Кэйрбр  вместо панегирика сочинил едкую  сатиру  на Бреса.  Это
было  первое  сатирическое  стихотворение, написанное  в  Ирландии;  на  наш
взгляд,  оно сохраняет  характерные  черты,  говорящие  о его  древности.  В
переводе оно звучит примерно так:

     Ни мяса на тарелках,
     Ни молока в кувшинах;
     Ни крова для бездомных,
     Ни золота для бардов:
     Пусть Брес подавится щедротами своими!

     Столь резкая  сатира,  брошенная Кэйрбром в лицо королю, надо полагать,
заставила последнего вспыхнуть от ярости. Она представляла собой несмываемый
позор, и тот, на кого он ложился,  не мог более  занимать  королевский трон.
Клан Туатха Де  Данаан обратился  к Бресу  и  потребовал от него отречься  и
возвратить трон прежнему королю.
     Брес был вынужден покориться. Он  вернулся  на родину в страну фоморов,
укрытую  морскими  волнами, и  обратился  с жалобой  к своему  отцу,  королю
Элатхану, с  просьбой собрать  войско и  помочь  сыну возвратить  себе трон,
фоморы собрались на совет, на котором присутствовали  Элатхан, Тетра, Балор,
Индех и  все  прочие  воины и  вожди,  и  решили  собрать  огромное войско и
отправиться в Ирландию. Они хотели с помощью магии опустить всю Ирландию под
воду, на дно моря, где люди богини Дану ни за что не смогут отыскать ее.
     В  это же самое время в Таре, столице  клана Туатха Де Данаан, собрался
другой  совет.  Нуада праздновал свое возвращение на  престол,  устроив  для
простых людей богатый пир. Когда пир  был в самом разгаре, в  ворота  дворца
вошел некий незнакомец в  одежде короля. Привратник  спросил  его, кто  он и
откуда.
     - Мое имя - Луг,  -  отвечал незнакомец. - Я внук Диан  Кехта; его сын,
Киан,  -  мой отец; я прихожусь внуком и Балору, ибо  его дочь Этлинн -  моя
мать.
     - Но чем  же ты занимаешься? -  продолжал расспросы привратник. -  Сюда
может войти лишь  тот, кто  показал  себя искусным  в каком-нибудь деле  или
ремесле.
     - Я плотник, - отвечал Луг.
     -  Ну, плотник нам не нужен. У нас уже есть отличный плотник. Его зовут
Лухтэйн.
     - Я хороший кузнец, - продолжал Луг.
     - И кузнеца нам не надобно. Кузнец у нас тоже есть. Его имя - Гоибниу.
     - Я - бывалый воин, - стоял на своем Луг.
     - И воинов нам не нужно. У нас ведь есть знаменитый богатырь Огма.
     - Я умею играть на арфе, - продолжал Луг.
     - Ну, арфист у нас - лучше не бывает.
     - Я - воин, полагающийся скорее на искусство, чем на грубую силу.
     - И такой воин у нас уже есть.
     - А еще я поэт и знаток всяких преданий, - сказал Луг.
     - И таких нам не надо. Среди нас - самый знаменитый поэт и сказитель.
     - Я еще и волшебник, - настаивал Луг.
     -  Чего-чего,  а волшебников  нам не  надо.  Чародеев и друидов  у  нас
несметное множество.
     - Ну, тогда я врачеватель, - отозвался Луг.
     - Наш врачеватель - сам Диан Кехт!
     - А я еще и виночерпий, - настаивал Луг.
     - И виночерпии у нас есть, целых девять.
     - Раз так, то я - медник.
     - И  медника нам не надо.  Медник у нас просто замечательный. Его зовут