уже их перед собою и улыбался при мысли о них  и  гнал  свой  отряд  без
передышки, останавливаясь лишь на короткие ночлеги.
   Перед  очами  души  его  непрестанно  стояла  Оленька,   заплаканная,
трепещущая в его руках, как пташка, и он говорил себе: "Я вернусь!"
   Порою рисовался  душе  его  и  образ  гетмана,  мрачного,  огромного,
грозного. Но, быть может, потому, что он все больше  от  него  удалялся,
образ этот становился чуть ли не дорог ему.  Доныне  он  сгибался  перед
Радзивиллом, сейчас начинал любить его. Доныне  Радзивилл  увлекал  его,
как пучина  увлекает  и  притягивает  все,  что  попадет  в  могучий  ее
водоворот; теперь Кмициц чувствовал, что всей душой хочет плыть вместе с
ним.
   И на расстоянии могучий воевода все  больше  рос  в  глазах  молодого
рыцаря и принимал просто нечеловеческие размеры. Не однажды на  ночлеге,
когда пан Анджей закрывал  глаза,  чтобы  уснуть,  ему  виделся  гетман,
восседающий на троне, который возносится над вершинами сосен.  Венец  на
главе его, лицо все такое же, крупное, угрюмое, в руках скипетр и меч, а
у ног вся Речь Посполитая.
   И он склонялся в душе перед величием.
   На третий день  путешествия  отряд  оставил  далеко  позади  Неман  и
вступил в край еще более лесистый. По-прежнему  на  дорогах  встречались
целые толпы беглецов: кто из шляхты не мог уже держать оружие  в  руках,
уходил в Пруссию от неприятельских разъездов, не смиряемых тут шведскими
и радзивилловскими полками, как это было на берегу Вилии, и  проникавших
иногда в глубь  страны,  к  самой  границе  с  курфюрстовской  Пруссией.
Грабительство было главной их целью.
   Часто  встречались  ватаги,  которые  выдавали   себя   за   разъезды
Золотаренко, а на деле не признавали над  собою  ничьей  власти  и  были
просто разбойничьими шайками, так называемой "вольницей",  и  атаманы  у
них бывали иной раз  из  местных  разбойников.  Избегая  столкновений  с
воинскими  отрядами  и  даже  с  мещанами,  они  нападали  на  небольшие
деревушки, помещичьи усадьбы и на проезжих людей.
   Громила их шляхта  со  своею  челядью  на  свой  страх  и  вешала  на
придорожных соснах; однако в лесах  можно  было  наткнуться  на  крупные
шайки,  и  пану  Анджею  приходилось   соблюдать   теперь   чрезвычайную
осторожность.
   Но чуть подальше, в Пильвишках, на Шешупе, люди уже  спокойно  сидели
на местах. Правда, горожане рассказали Кмицицу, что не далее как за  два
дня до его приезда на староство напал большой, до пятисот сабель,  отряд
Золотаренко, который, по своему обычаю, предал бы  город  мечу  и  огню,
если бы не нежданная помощь, которая словно с неба упала.
   - Мы  уж  предали  живот  свой  в  руки  господа,  -  говорил  хозяин
постоялого двора, где остановился пан Анджей, - а  тут  святые  угодники
послали нам какую-то хоругвь. Сперва мы подумали, что  это  новый  враг,
оказалось  -  нет,  свои.  Налетели  они  на  ватагу  Золотаренко  и  за
какой-нибудь час всех положили; правда, мы им тоже подмогли.
   - Что же это была за хоругвь? - спросил пан Анджей.
   - Не сказывали они, дай им бог здоровья, кто  такие,  а  мы  тоже  не
посмели спрашивать. Покормили они лошадей, взяли сена да хлеба и уехали.
   - Откуда же они пришли и куда ушли?
   - Пришли из Козловой Руды, а ушли на полдень. Мы поначалу тоже хотели
в лес бежать, а теперь вот подумали и остались, - пан подстароста сказал
нам, что после такой науки враг не скоро к нам заглянет.
   Весть о бое взволновала пана Анджея.
   - А не знаете, кто полковник этой хоругви? - продолжал  расспрашивать
он.
   - Кто он такой, не знаем, а видеть его - видели, он на рынке  с  нами
беседовал. Молодой такой, а уж ловок, вьюном вертится. С виду  никак  не
похож на такого воина, какой он есть...
   - Володыёвский! - воскликнул Кмициц.
   - Володыёвский, нет ли, благослови его бог и пошли ему гетманство!
   Пан Анджей крепко призадумался. Видно, он шел той самой  дорогой,  по
которой за несколько дней до него проследовал Володыёвский с лауданцами.
Дело было возможное. Оба  они  направлялись  на  Подляшье.  Пану  Анджею
пришло тут на  ум,  что  если  он  станет  торопиться,  то  легко  может
наткнуться на маленького рыцаря и  попасть  в  его  руки;  тогда  и  все
радзивилловские письма попадут вместе с ним к конфедератам.  Все  пойдет
тогда прахом, и бог знает какой урон может быть нанесен делу Радзивилла.
Пан Анджей принял решение задержаться дня на  два  в  Пильвишках,  чтобы
лауданская хоругвь успела за это время уйти далеко вперед.
   К тому же и люди и лошади нуждались в отдыхе, так как отряд  чуть  не
от самых Кейдан прошел с одними короткими привалами; пан Анджей приказал
поэтому развьючить лошадей и расположиться в корчме на длительный отдых.
   На следующий день он убедился, что рассудил не только  здраво,  но  и
предусмотрительно; не успел он утром одеться, как к нему  явился  хозяин
постоялого двора.
   - Я, пан, к тебе с новостью, - сказал он.
   - С хорошей?
   - Ни плохой, ни хорошей, гости у  нас.  Богатый  двор  приехал  нынче
утром и остановился в доме старосты. Полк пехоты, а уж  конницы,  карет,
слуг! Люди думали, сам король приехал.
   - Какой король?
   Хозяин стал мять в руках шапку.
   - Это верно, что королей у нас нынче два, но приехал это  никакой  не
король, а князь конюший.
   Кмициц вскочил с места.
   - Какой князь конюший? Князь Богуслав?
   - Он самый. Двоюродный брат князя, виленского воеводы.
   Пан Анджей в изумлении даже руками всплеснул.
   - Вот это встреча!
   Поняв, что его постоялец знаком с князем Богуславом,  хозяин  отвесил
поклон ниже, чем накануне, и вышел, а Кмициц стал торопливо одеваться  и
час спустя был уже у ворот дома старосты.
   Весь городок  кишел  солдатами.  На  рынке  пехота  ставила  в  козлы
мушкеты; конница уже спешилась  и  заняла  ближайшие  дворы.  Солдаты  и
княжеская челядь в пестром платье стояли у ворот  или  прогуливались  по
улицам. Слышалась французская и немецкая речь офицеров. Нигде ни  одного
польского солдата, ни одного  польского  мундира;  мушкетеры  и  драгуны
одеты странно, даже не так, как иноземные хоругви,  которые  пан  Анджей
видел в Кейданах,  не  на  немецкий,  а  на  французский  манер.  Однако
красавцы солдаты, такие  видные,  что  каждого  можно  было  принять  за