- Не пойду! Будь что будет! - повторил про себя Кмициц.
   И, надев на голову шапку, он вышел в сени. Он хотел  прямо  сесть  на
коня и поскорее выехать за ворота замка.
   И вдруг в сенях ему словно в голову ударило.
   Такое желание увидеть ее,  поговорить  с  нею  овладело  им,  что  он
перестал раздумывать о том, идти или  не  идти,  перестал  рассуждать  и
побежал, нет, опрометью бросился к ней с закрытыми  глазами,  как  будто
хотел кинуться в воду.
   Перед самой дверью, у которой стража уже была снята, он наткнулся  на
слугу россиенского мечника.
   - Пан мечник дома? - спросил он у слуги.
   - Пан мечник с офицерами в арсенале.
   - А панна?
   - Панна дома.
   - Поди доложи, что пан Кмициц отправляется в дальнюю дорогу  и  хочет
ее видеть.
   Слуга подчинился приказу; но не успел он  вернуться  с  ответом,  как
Кмициц нажал ручку двери и вошел без спроса.
   - Я пришел проститься с тобою, панна Александра, - сказал  он,  -  не
знаю, увидимся ли мы еще в жизни. - Внезапно он повернулся к слуге: -  А
ты чего торчишь тут?.. - Панна Александра,  -  продолжал  он,  когда  за
слугою закрылась дверь, - хотел я не простясь уехать,  да  не  мог.  Бог
один знает, когда ворочусь я, да и ворочусь ли,  всякое  может  статься.
Так уж лучше разлучиться нам, не тая в сердце обиды и злобы, чтобы  кара
небесная не постигла кого-нибудь из нас. Ах, столько мне  надо  сказать,
столько надо сказать, да все разве скажешь! Что ж, не было  счастья,  не
было, видно, воли божьей, а теперь хоть головой об стену бейся, ничем не
поможешь! Не вини же меня, панна Александра, и я тебя  винить  не  буду.
Незачем нам связывать себя завещанием, потому сказал  уж  я:  выше  воли
божьей не станешь. Дай тебе бог покоя и счастья. Главное, надо нам  друг
друга простить. Не знаю, что ждет меня там, куда я еду.  Но  нет  больше
сил моих терпеть эти муки, ссоры и обиды. Бьешься головой об стену и  не
знаешь, чем горю помочь, панна Александра, чем горю помочь!  Нечего  мне
тут  делать,  разве  только  с  лихом  идти  на  кулачки,  разве  только
день-деньской думу думать, пока голову всю не разломит, и так  ничего  и
не придумать. Нужна мне дорога, как рыбе вода, как птице небо, не  то  я
ума лишусь.
   - Дай бог, пан Анджей, и тебе счастья! - ответила панна Александра.
   Она стояла перед ним, ошеломленная его отъездом, речами и  видом.  На
лице ее читались  смущение  и  удивление,  и  видно  было,  силится  она
совладать с собою; широко раскрытыми глазами смотрела она на рыцаря.
   - Я на тебя, пан Анджей, зла не держу, - промолвила она через минуту.
   - Уж лучше бы всего этого не было! - воскликнул Кмициц.  -  Злой  дух
встал между нами и разделил нас, как  морем.  Ни  вплавь,  ни  вброд  не
перейти... Не делал я того, что хотел, не  шел  туда,  куда  хотел,  все
точно бес толкал меня, вот и пришли мы оба в тупик. Но  коль  приходится
уж нам навек расставаться, так лучше хоть издали крикнуть друг другу: "С
богом!" Надо и то тебе знать, что гнев и зло  -  это  одно,  а  обида  -
совсем другое. Остыл уж мой гнев, а обида осталась, -  может,  и  не  на
тебя. Разве я знаю, на кого и  за  что?  Сколько  ни  думай,  ничего  не
придумаешь; но сдается мне, легче станет и мне и тебе,  когда  поговорим
мы с тобою. Ты вот почитаешь  меня  за  изменника...  А  это  мне  всего
обидней, ибо, клянусь в том спасением души моей, не  был  я  и  не  буду
изменником!
   - Я уже так не думаю! - ответила Оленька.
   - Ах, да как же ты могла хоть один час думать про меня такое! Ты ведь
знала,  что  раньше  я  готов  был  на  всякое  бесчинство  -  зарубить,
подпалить, застрелить, но ведь это одно дело, а изменить  корысти  ради,
чина ради и звания - никогда! Избави бог, суди меня бог! Ты  женщина,  и
не понять тебе, в чем спасение отчизны, и  не  пристало  тебе  судить  и
выносить приговоры. Так почему же ты меня  осудила?  Так  почему  же  ты
вынесла мне приговор? Бог  с  тобою!  Знай  же,  что  спасение  в  князе
Радзивилле и в шведах, а кто думает иначе и  особенно  поступает  иначе,
тот-то и губит отчизну. Не время, однако, мне  спорить  с  тобою,  время
ехать. Одно знай, - не изменник я, не предатель. Да лучше мне погибнуть,
коли стану я им! Знай,  несправедливо  ты  унизила  меня,  несправедливо
обрекла на смерть! Клянусь тебе в том в минуту прощания, клянусь,  чтобы
тут же сказать: прощаю я тебя от всего сердца, но зато и ты меня прости!
   Панна Александра уже совсем овладела собою.
   - Несправедливо заподозрила я тебя в измене, это ты верно сказал, моя
в том вина, каюсь я... и прощения прошу!..
   Голос  ее  задрожал,  и  лазоревые  глаза  заволокло  слезами,  а  он
воскликнул с восторгом:
   - Прощаю! Прощаю! Я бы тебе и смерть свою простил!
   - С богом, пан Анджей, и да направит он тебя на путь истинный,  чтобы
сошел ты с того пути, на котором ныне блуждаешь!
   - Не надо об этом! Не надо! - с жаром воскликнул Кмициц. - А то снова
нарушится мир между нами. Блуждаю я иль не блуждаю - не говори об  этом.
Каждый пусть поступает, как велит  ему  совесть,  а  бог  нас  рассудит.
Хорошо, что пришел я к тебе, что не уехал, не простясь с тобою.  Дай  же
мне на прощание руку! Только и моего, завтра  уж  я  тебя  не  увижу,  и
послезавтра, и через месяц, а может, и никогда! Эх, Оленька! Ум  у  меня
мутится!.. Оленька! Ужели мы больше не увидимся?..
   Крупные слезы, словно жемчуг, покатились у нее с ресниц, по щекам.
   - Пан Анджей! Отступись от изменников!.. И все может статься...
   - Молчи! Молчи! - прерывистым голосом ответил  Кмициц.  -  Не  бывать
этому!.. Не могу я!.. Лучше ничего не говори!  Лучше  убитым  мне  быть,
меньше была б моя мука! Господи боже мой! За  что  же  все  это?..  Будь
здорова! В последний раз!.. А там пусть закроет мне смерть  глаза!..  Ну
что же ты плачешь?.. Не плачь, а то я с ума сойду!..
   И в крайнем волнении он порывисто  обнял  ее  и  насильно,  хоть  она
противилась, стал осыпать поцелуями ее глаза, губы, потом бросился к  ее
ногам, наконец, вскочил как безумный и, схватясь за волосы, выбежал  вон
со стоном:
   - Сатана тут не поможет, не то что красная нитка!
   В окно увидела еще Оленька, как он стремительно вскочил в седло,  как
тронули коней семеро всадников. Шотландцы, стоявшие на страже  у  ворот,
отсалютовали, бряцая мушкетами, затем ворота захлопнулись за всадниками,
и не стало их видно на темной дороге между деревьями.
   Глухая ночь спустилась на землю.