больше сторонников.
   Одно время гетман сам хотел двинуться  на  Подляшье  и  одним  ударом
раздавить мятежников; но его удержала мысль о том, что, стоит ему только
выйти за  пределы  Жмуди,  против  него  восстанет  весь  край  и  тогда
Радзивиллы потеряют в глазах шведов всякое значение.
   Поэтому князь подумывал уже о том, не оставить ли на  время  Подляшье
совсем и не вызвать ли князя Богуслава в Жмудь.
   Дело было важное и требовало безотлагательного  решения,  так  как  с
востока шли грозные вести о действиях витебского воеводы. Гетман пытался
примириться с ним и вовлечь его в свое предприятие;  но  Сапега  отослал
письма без ответа; зато прошел слух, будто он распродает все, что только
можно, из серебра чеканит  монету,  стада  отдает  за  наличные  деньги,
закладывает евреям даже гобелены и ковры, сдает в аренду поместья, а сам
собирает войска.
   Гетман, человек по натуре  жадный  и  не  способный  на  материальные
жертвы, сначала верить  не  хотел,  что  на  алтарь  отчизны  можно  без
колебаний принести все состояние; но со временем он  убедился,  что  так
оно на самом деле и было, ибо воинская мощь Сапеги росла с каждым  днем.
К витебскому воеводе присоединялись беглецы, местная  шляхта,  патриоты,
враги Радзивилла, более того, прежние друзья гетмана и, что еще хуже,  -
его родственники, например князь  ловчий  Михал,  который,  как  гласила
молва, все доходы от своих поместий,  еще  не  захваченных  неприятелем,
передал витебскому воеводе на военные нужды.
   Так дало трещину у основания и заколебалось все  здание,  возведенное
гордыней Януша Радзивилла. Всю Речь Посполитую должно было вместить  это
здание, а меж тем в самом непродолжительном времени обнаружилось, что не
может оно объять даже одну только Жмудь.
   Получался как бы заколдованный круг,  ибо  Радзивилл  мог,  например,
вызвать против витебского воеводы  шведские  войска,  которые  все  шире
заливали край; но это означало бы признать собственное  бессилие.  Да  и
отношения с шведским генералиссимусом после клеванского боя были у  него
по  милости  Заглобы  испорчены,  и,  невзирая  на  все  попытки   князя
оправдаться, между ними возникли недоверие и рознь.
   Отправляясь  на  помощь  Кмицицу,  гетман  еще  надеялся  схватить  и
уничтожить Володыёвского, однако он обманулся и в этих своих ожиданиях и
возвращался в Кейданы мрачный и злой. Он удивился и тому, что по  дороге
в Биллевичи не встретил Кмицица; случилось это по той  простой  причине,
что пан Анджей возвращался в Кейданы без  драгун,  которых  не  замедлил
увести с собою Володыёвский, а потому он избрал  кратчайший  путь  через
леса, минуя Племборг и Эйраголу.
   Проведя всю ночь в седле, гетман к полудню следующего  дня  прибыл  с
войском в Кейданы и первым делом  спросил  Кмицица.  Ему  ответили,  что
Кмициц воротился, но  без  солдат.  Об  этом  князь  уже  знал,  но  ему
любопытно было услышать, что  скажет  сам  Кмициц,  и  он  велел  тотчас
позвать рыцаря к себе.
   - Не посчастливилось ни тебе, ни  мне,  -  сказал  он,  когда  Кмициц
явился к нему. - Мне говорил уже россиенский мечник, что ты попал в лапы
этого малого дьявола.
   - Да! - ответил Кмициц.
   - И мое письмо спасло тебя?
   - О котором письме ты говоришь, ясновельможный князь?  Прочитавши  то
письмо, которое было при  мне,  они  в  награду  прочитали  мне  другое,
которое ты писал биржанскому коменданту...
   Угрюмое лицо Радзивилла побагровело.
   - Стало быть, ты знаешь?
   - Знаю! - запальчиво ответил Кмициц. - Как мог ты, князь, так со мною
поступить? Простому шляхтичу стыдно нарушать слово, что  же  говорить  о
князе и вожде!
   - Молчи! - крикнул Радзивилл.
   - Не стану молчать, я от стыда за тебя не знал,  куда  глаза  девать!
Они меня уговаривали присоединиться к ним, а я не хотел,  я  сказал  им:
"Служу Радзивиллу, ибо на его стороне правда, на его стороне  честь!"  А
они  в  ответ  показали  мне  то  письмо:  "Посмотри,  каков  он,   твой
Радзивилл!" - и мне пришлось замолчать и стыдом умыться!
   Губы гетмана  задергались  от  ярости.  Его  охватило  дикое  желание
свернуть шею этому дерзкому молодцу, он  готов  уже  был  поднять  руки,
чтобы хлопнуть в ладоши и кликнуть слуг. От гнева  у  него  потемнело  в
глазах, дыхание стеснилось в груди, и Кмицицу, наверно, дорого  пришлось
бы заплатить за свою вспышку,  когда  бы  не  внезапный  приступ  астмы,
который в эту минуту начался у князя. Лицо его почернело, он  вскочил  с
кресла и стал водить руками по воздуху, глаза  у  него  вышли  из  своих
орбит, а из  горла  вырвался  сдавленный  хрип,  в  котором  Кмициц  еле
разобрал одно-единственное слово:
   - Душно!..
   Молодой рыцарь поднял тревогу, сбежались слуги, придворные  лекари  и
начали отхаживать князя, который тут  же  потерял  сознание.  Час  целый
приводили его в чувство, а  когда  он  наконец  стал  подавать  признаки
жизни, Кмициц вышел вон.
   В коридоре он встретил Харлампа, который уже подлечил раны и  увечья,
полученные в бою с взбунтовавшимися венграми Оскерко.
   - Что нового? - спросил усач.
   - Уже приходит в себя! - ответил Кмициц.
   - Гм!  Но  скоро,  пожалуй,  и  вовсе  не  придет!  Плохо  дело,  пан
полковник! Кончится князь, и за все его дела  мы  будем  в  ответе.  Вся
надежда на Володыёвского, авось старых товарищей возьмет под  защиту.  Я
потому и рад, скажу  тебе,  -  тут  Харламп  понизил  голос,  -  что  он
ускользнул.
   - Так его там зажали?
   - Зажали, говоришь? Да в том ольшанике, где мы  его  окружили,  волки
были, и те не ушли, понимаешь, а он ушел. Разрази его гром!  Как  знать,
как знать, не придется ли идти к нему на поклон, а то у нас что-то  худы
дела. Шляхта совсем от нашего князя отвернулась, все говорят, что  лучше
уж настоящий враг, швед или хоть татарин, нежели отступник. Вот оно дело
какое! А тут еще князь, что ни день, все больше велит  людей  хватать  и
сажать в тюрьму, а ведь это, между нами говоря, не по  закону  и  против
вольности. Сегодня привезли россиенского мечника!
   - А? Так его привезли?
   - Да, и с родичкой. Девушка - что маков цвет! Поздравить тебя можно!
   - Где же их поместили?
   - В правом крыле.  Хорошие  покои  им  дали,  грех  жаловаться,  одно