Оленькой, тем более что от князя он получил прямой приказ привезти их  в
Кейданы. И все же пан  Анджей  тянул  с  отъездом,  а  когда  отправился
наконец в путь во главе полусотни драгун, такая  тревога  охватила  его,
будто шел он навстречу собственной гибели. Он чувствовал,  что  не  ждет
его там ласковый прием, и трепетал при одной мысли о  том,  что  шляхтич
может  даже  оказать  вооруженное  сопротивление,   и   тогда   придется
прибегнуть к силе.
   Он принял решение сперва упрашивать и уговаривать. А чтобы приезд его
никак не был похож на вооруженное нападение, он оставил драгун в корчме,
расположенной в полуверсте от деревни и в версте от усадьбы  мечника,  а
сам с одним только  вахмистром  и  стремянным,  двинулся  вперед,  отдав
приказ, чтобы карету, приготовленную на всякий случай, прислали  немного
погодя.
   Был послеполуденный час, и солнце уже сильно клонилось к  закату;  но
день после ненастной ночи стоял прекрасный, и  небо  было  чистое;  лишь
кое-где на западе кудрявились розовые  облачка,  медленно  спускаясь  за
окоем, будто отара овец, уходящая с поля. Кмициц ехал  через  деревню  с
бьющимся сердцем и с тем беспокойством, с каким татарин въезжает впереди
отряда в деревню, озираясь по сторонам, не спрятались ли  где  в  засаде
вооруженные люди. Но три всадника не привлекли  ничьего  внимания,  одни
только босые деревенские мальчишки улепетывали с дороги от  лошадей,  да
крестьяне, завидев красивого офицера, снимали шапки и кланялись  ему  до
земли. А он ехал вперед, пока, миновав  деревню,  не  увидел  усадьбу  -
старое гнездо Биллевичей, с обширными садами  позади,  которые  тянулись
далеко-далеко, до заливных лугов.
   Кмициц убавил тут ходу и  стал  разговаривать  сам  с  собою;  видно,
ответы готовил на вопросы, а сам тем временем задумчивым взором окидывал
поднимавшиеся перед ним строения. Это не был дворец  магната;  однако  с
первого же взгляда можно  было  догадаться,  что  живет  здесь  довольно
богатый шляхтич. Сам дом, выходивший задом в сад, а лицом обращенный  на
дорогу,  был  огромный,  но  деревянный.  Сосновые  стены  потемнели  от
старости, так что оконные стекла на их фоне казались совсем белыми.  Над
срубом  громоздилась  огромная  кровля  с  четырьмя   дымовыми   трубами
посредине и двумя голубятнями по краям. Целые тучи белых голубей кружили
над кровлей, то взмывая с шумом  вверх,  то  спускаясь,  словно  снежные
хлопья, на черные гонты, то трепыхаясь вокруг столбов крыльца.
   Это  крыльцо,  украшенное  щитом  с  гербами   Биллевичей,   нарушало
соразмерность частей, так как расположилось оно не посредине,  а  сбоку.
Видно,  прежде  дом  был  поменьше,  потом  сделали  с   одной   стороны
пристройку, но и пристройка с течением времени тоже  потемнела  и  ничем
уже не отличалась от основного строения. Два бесконечно  длинных  крыла,
примыкавших к дому, тянулись по обе его  стороны,  образуя  как  бы  два
плеча подковы.
   В этих боковых крыльях были покои, которые во время  больших  съездов
отводились для гостей, кухни,  кладовые,  каретные  сараи,  конюшни  для
лошадей, которых хозяева любили иметь под рукой, помещенья для служащих,
челяди и надворных казаков.
   Посреди обширного двора  росли  старые  липы  с  гнездами  аистов  на
вершинах; внизу, между деревьев, сидел на привязи медведь. Два колодца с
журавлями по бокам  двора  и  распятие  между  двумя  копьями  у  въезда
дополняли картину этого обиталища богатого шляхетского рода.  По  правую
сторону от дома поднимались среди  густых  лип  соломенные  кровли  риг,
коровников, овчарен и амбаров.
   Кмициц въехал в ворота с распахнутыми настежь обеими створами, словно
руками шляхтича, готового заключить  в  объятия  гостя.  Тотчас  легавые
собаки, бродившие по двору, возвестили  лаем  о  прибытии  чужих,  и  из
бокового крыла выбежало двое слуг, чтобы подержать лошадей.
   В ту же минуту в дверях дома показалась  женская  фигура,  в  которой
Кмициц тотчас признал Оленьку.  Сердце  забилось  у  него  еще  сильнее;
бросив слуге поводья, обнажив голову, он направился к крыльцу,  держа  в
одной руке саблю, а в другой шапку.
   Прикрывая ладонью глаза от лучей заходящего солнца, Оленька  постояла
минуту, как чудное видение, и вдруг исчезла,  словно  потрясенная  видом
приближавшегося гостя.
   "Плохо дело! - подумал пан Анджей. - Прячется она от меня".
   Горько стало у него на душе, тем более  что  яркий  солнечный  закат,
весь вид этой усадьбы и покой,  разлитый  кругом,  за  минуту  до  этого
наполнили его сердце надеждой, хотя пан Анджей, быть может, и не отдавал
себе в этом отчета.
   Мнилось ему, будто это он въезжает в усадьбу невесты, которая  примет
его с блистающим от счастья взором и краской смущения на ланитах.
   Чары развеялись. Едва только завидев его, она исчезла, точно злой дух
явился  перед  ней,  а  вместо  нее  вышел  навстречу  мечник  с   лицом
неспокойным и мрачным.
   Кмициц поклонился.
   - Давно уже хотел я, -  начал  он,  -  приехать  к  тебе  с  повинной
головою, да время тревожное: как ни хотелось  мне,  не  смог  я  сделать
этого раньше.
   - Премного тебе, пан, благодарен, прошу в покои,  -  ответил  мечник,
поглаживая чуб, что он делал обычно в замешательстве или нерешимости.  И
дал гостю дорогу, пропуская его вперед.
   Кмициц чинился минуту, не хотел входить  первым,  оба  они  кланялись
друг другу на пороге дома; наконец пан Анджей сделал шаг вперед,  и  оба
они вошли в покой.
   Там сидели два шляхтича: один, мужчина в цвете сил, был  пан  Довгирд
из Племборга, ближайший  сосед  Биллевичей,  другой  -  пан  Худзинский,
арендатор из Эйраголы. Кмициц заметил, что оба они  изменились  в  лице,
едва услышав его имя, и оба взъерошились, как псы, завидевшие волка;  он
бросил на них вызывающий взгляд и решил делать вид, что не замечает их.
   Воцарилось тягостное молчание.
   Пан Анджей кусал усы, начиная терять терпение,  гости  исподлобья  на
него поглядывали, а мечник все гладил свой чуб.
   - Выпей, пан, с нами по чарочке убогого шляхетского  меду,  -  сказал
наконец он, показывая на сулейку и чары. - Прошу! Прошу!
   - Выпью с тобою, милостивый пан! - жестко ответил Кмициц.
   Довгирд и Худзинский засопели, сочтя это за выражение пренебрежения к
своим особам; но в доме друга не пожелали сразу затевать ссору, да еще с
забиякой, снискавшим страшную славу  во  всей  Жмуди.  Однако  они  были
уязвлены этим пренебрежением.
   Тем временем мечник хлопнул в ладоши и,  когда  явился  слуга,  велел