серпом жнеца, подрезающего стебли у земли, там был именно он.  Станислав
Скшетуский и угрюмый Юзва Бутрым, по прозванию Безногий, шли  следом  за
ним.
   Наконец задние ряды шведов начали выбираться  из  улицы  на  обширный
погост, а вслед за ними  вырвались  из  тесноты  и  передние.  Раздалась
команда офицера, который хотел, видно, ввести в  бой  сразу  всех  своих
людей, и колонна рейтар в мгновение ока развернулась  в  длинную  линию,
чтобы всем фронтом встретить врага.
   Однако Ян Скшетуский, который следил за общим ходом боя и  командовал
фронтом хоругви, не последовал примеру шведского офицера,  вместо  этого
он обрушился на шведов тесной колонной  и,  наперев  на  ослабленную  их
стену, опрокинул ее в мгновение ока, всадив в нее как бы клин,  а  затем
повернул на всем скаку к костелу, вправо, и зашел в тыл  одной  половине
шведов, а на другую ринулись с резервом Мирский и Станкевич, ведя  часть
лауданцев и всех драгун Ковальского.
   Теперь бой закипел в двух местах, однако  длился  он  недолго.  Левое
крыло,  на  которое  ударил  Скшетуский,  не  успело  сформироваться   и
рассеялось первым; правое, в котором был сам  офицер,  дольше  оказывало
сопротивление, но и оно было слишком растянуто, ряды его стали ломаться,
мешаться и, наконец, оно последовало примеру левого.
   Погост был обширный, но,  на  беду,  обнесенный  высокой  оградой,  а
ворота на другом его конце  костельные  служки,  увидев,  что  творится,
закрыли и подперли жердями.
   Рассеявшиеся шведы носились вдоль ограды, а лауданцы преследовали их.
Кое-где кучки солдат, иногда человек по двадцать, дрались  на  саблях  и
рапирах; кое-где битва превратилась в ряд поединков, и солдат сражался с
солдатом,  рапира  скрещивалась  с  саблей,  порою  хлопал   пистолетный
выстрел. Тут рейтар, уйдя от одной сабли, тотчас,  как  заяц  под  свору
борзых, попадал под другую.  Там  швед  или  литвин,  выбравшись  из-под
рухнувшего под ним скакуна, тотчас падал  от  удара  подстерегавшей  его
сабли.
   Посреди погоста носились разгоряченные лошади без  седоков,  раздувая
от страха храпы и тряся гривами;  некоторые  грызли  друг  друга,  иные,
ослепнув и ошалев, поворачивались задом к дерущимся солдатам и  били  их
копытами.
   Выбивая мимоходом из седел  рейтар,  Володыёвский  искал  глазами  по
всему погосту офицера, наконец  увидел,  что  тот  обороняется  от  двух
Бутрымов, и подскакал к нему.
   - Посторонись! - крикнул он Бутрымам. - Посторонись!
   Солдаты послушно отпрянули, маленький рыцарь подскакал к шведу, и они
сшиблись так, что лошади под ними присели на зады.
   Офицер хотел, видимо,  прямым  ударом  клинка  свалить  противника  с
лошади; но Володыёвский подставил  рукоять  своего  драгунского  палаша,
повернул ее молниеносно на полкруга, и рапира выпала из рук офицера. Тот
нагнулся было к кобуре, но в ту же  минуту  от  удара  палашом  по  щеке
выпустил из левой руки поводья.
   - Брать живым! - крикнул Володыёвский Бутрымам.
   Лауданцы подхватили и поддержали раненого, который зашатался в седле,
а меленький рыцарь помчался в  глубь  погоста  и  снова  крушил  рейтар,
словно свечи гасил перед собою.
   Но шведы уже  везде  сдавались  шляхте,  более  искусной  в  рубке  и
одиночном бою. Одни из них, хватаясь за острия своих рапир,  протягивали
противнику рукоятки, другие бросали оружие к ногам; слово "пардон!"  все
чаще раздавалось на поле боя. Шляхта на это не посмотрела, она  получила
приказ пана Михала пощадить лишь несколько человек;  тогда  шведы  снова
ринулись в бой;  отчаянно  защищаясь,  они  умирали  смертью,  достойной
солдата, кровью платя врагу за свою смерть.
   Час спустя шляхта уже приканчивала отряд.
   Толпы крестьян  бросились  на  погост  из  деревни  и  стали  хватать
лошадей, добивать раненых и грабить убитых.
   Так кончилась первая встреча литвинов со шведами.
   Тем временем Заглобе, стоявшему поодаль в березнике  с  паном  Рохом,
лежавшим на телеге, пришлось слушать  горькие  упреки  своего  пленника,
который винил его в том, что родич  он  ему,  а  так  недостойно  с  ним
поступил.
   - Погубил ты меня, дядя, совсем, не только пуля ждет меня в Кейданах,
но и вечный позор падет на мое имя. Теперь кто захочет  сказать:  дурак,
может говорить: Рох Ковальский.
   - Сказать по  чести,  не  много  найдется  таких,  кто  стал  бы  это
отрицать, - отвечал  ему  Заглоба.  -  Да  лучшее  доказательство  твоей
глупости то, что ты удивляешься, как это  я  да  поддел  вдруг  тебя  на
удочку, это я-то, который крымским ханом вертел, как хотел. Уж не  думал
ли ты, щенок, что я позволю тебе отправить меня с  достойными  людьми  в
Биржи и бросить в пасть шведам нас, величайших мужей, decus   Речи Посполитой?
   - Да ведь не по собственной воле я вас вез туда!
   - Но ты был слугой палача,  а  это  срам  для  шляхтича,  это  позор,
который должен смыть с себя, не то я отрекусь и от тебя, и от всего рода
Ковальских. Быть изменником - это хуже, чем быть палачом, но быть слугой
того, кто хуже палача, - это уж самое последнее дело!
   - Я гетману служил!
   - А гетман сатане! Вот оно что получается! Дурак ты, Рох, запомни это
раз навсегда и не спорь, а  держись  меня,  может,  тогда  из  тебя  еще
получится человек. Знай, не одного я вывел в люди.
   Дальнейший разговор прервал треск выстрелов, это в деревне  начинался
бой. Затем выстрелы смолкли; но шум все еще продолжался и крики долетали
даже в этот укромный уголок в березнике.
   - Пан Михал там уже трудится, -  сказал  Заглоба.  -  Невелик  он,  а
кусает, как змея. Нащелкают они там этих заморских чертей,  как  орехов.
Лучше бы мне  не  здесь,  а  там  быть,  а  из-за  тебя  только  слушать
приходится из этого  березника.  Вот  она,  твоя  благодарность!  И  это
поступок, достойный родича?
   - А за что я должен благодарить тебя?
   - За то, что не в ярме ты у изменника и  не  погоняет  он  тебя,  как
вола, коль ты для этого больше всего годишься,  потому  глуп  и  здоров,
понял? Эх, а бой-то все жарче!.. Слышишь? Это, верно, шведы  ревут,  как
телята на пастбище.
   Заглоба нахмурился тут, тревога взяла его; вдруг он спросил у Роха, в
упор глядя на него:
   - Кому желаешь победы?
   - Ясное дело, нашим.