приступ астмы, что окружающие опасались за его жизнь.  Но  гнев  победил
даже астму. Двоих офицеров, которым  было  поручено  стеречь  переправу,
князь приказал расстрелять; но Ганхоф все-таки упросил сперва проверить,
каким же образом зверь ухитрился уйти из западни.
   Оказалось, Володыёвский, воспользовавшись темнотой  и  дождем,  вывел
всю хоругвь из лозняка к реке, и они пустились  где  вплавь,  где  вброд
вниз по течению, проскочив мимо правого крыла войск Радзивилла,  которое
подходило к самому руслу реки. Несколько лошадей увязли в одном месте по
самое брюхо в болоте, тут, очевидно, хоругвь и вышла на правый берег.
   Следы  сразу  показали,  что  хоругвь  во  весь  опор  понеслась   по
направлению  к  Кейданам.  Гетман  тотчас  догадался,  что  Володыёвский
стремится пробиться на Подляшье к Гороткевичу или Якубу Кмицицу.
   А не подожжет ли он мимоходом  Кейданы,  не  попытается  ли  ограбить
замок?
   Страшное  опасение  сжало  сердце  князя.  Большая  часть   денег   и
драгоценностей была у него в Кейданах. Правда, Кмициц со  своей  пехотой
должен был обеспечить охрану, но если он этого не сделал,  неукрепленный
замок мог легко стать добычей дерзкого полковника. Радзивилл  нимало  не
сомневался, что у Володыёвского станет храбрости, чтобы напасть даже  на
кейданскую резиденцию. И времени для этого у него могло быть достаточно,
так как ускользнул он в начале ночи и ушел от  погони  на  добрых  шесть
часов ходу.
   Так или иначе, надо было скакать во  весь  дух  на  спасение  Кейдан.
Князь оставил пехоту и тронулся вперед со всей конницей.
   Прибыв в Кейданы, он не нашел Кмицица;  но  в  замке  было  спокойно.
Когда же князь увидел  шанцы  и  стоявшие  на  насыпях  полевые  орудия,
молодой усердный полковник еще более вырос в его глазах. В тот  же  день
Радзивилл осмотрел с Ганхофом укрепления, а вечером сказал ему:
   - Он это сделал по собственному почину,  без  моего  приказа,  и  так
хорошо укрепил замок, что теперь здесь можно долго обороняться  даже  от
пушек. Если он смолоду не свернет себе шею - далеко пойдет.
   Был еще один человек, при воспоминании о  котором  князь  не  мог  не
удивляться, но удивление в этом случае мешалось с яростью, ибо человеком
этим был Михал Володыёвский.
   - Я бы скоро покончил с мятежом, - говорил он Ганхофу, - будь у  меня
двое таких офицеров. Кмициц, пожалуй,  даже  посмелее,  но  у  него  нет
опыта, а тот воспитан в школе Иеремии за Днепром.
   - Ясновельможный князь, не прикажешь ли преследовать его?  -  спросил
Ганхоф.
   Князь бросил на него взгляд и сказал многозначительно:
   - Тебя он побьет, а от меня  убежит.  -  Но  через  минуту  прибавил,
нахмурясь: - Здесь теперь все спокойно, однако в скором времени нам надо
будет двинуться на Подляшье, чтобы покончить с конфедератами.
   - Ясновельможный князь, - сказал Ганхоф,  -  стоит  нам  только  уйти
отсюда, как все возьмутся здесь за оружие и выступят против шведов.
   - Кто это все?
   - Шляхта и мужики. И на шведах дело не кончится, они возьмутся  и  за
диссидентов,  ибо  всю  вину  за  эту  войну   они   приписывают   нашим
единоверцам, они считают, что это мы перешли на  сторону  врага  и  даже
привели его сюда.
   - Я о брате Богуславе  думаю.  Не  знаю,  справится  ли  он  там,  на
Подляшье, с конфедератами.
   - О Литве надо думать, о том, как удержать ее  в  повиновении  нам  и
шведскому королю.
   Князь заходил по покою.
   - Вот если бы поймать  как-нибудь  Гороткевича  и  Якуба  Кмицица!  -
говорил он. - Захватят они там мои имения, разорят, ограбят, не  оставят
камня на камне.
   - Может, с генералом Понтусом договориться, чтобы на то  время,  пока
мы будем на Подляшье, он прислал сюда побольше войска?
   - С Понтусом... никогда! - вспыхнул Радзивилл. -  Уж  если  говорить,
так только с самим королем. Нет нужды мне вести переговоры  со  слугами,
коль можно сделать это с господином. Вот если бы король повелел  Понтусу
прислать мне тысячи две конницы - это другое дело. Но Понтуса я об  этом
просить не стану. Надо кого-нибудь послать к королю, пора  с  ним  самим
начать переговоры.
   Худое лицо Ганхофа покрылось легким румянцем, глаза загорелись.
   - Будь на то твоя воля, ясновельможный князь...
   - Ты бы поехал, знаю; но доедешь ли, вот вопрос.  Ты  ведь  немец,  а
иноземцу небезопасно углубляться в  страну,  охваченную  волнением.  Кто
знает, где теперь король и где он  будет  через  две  недели  или  через
месяц. Придется поколесить по всей Литве. Да и нельзя тебе  ехать,  туда
надо послать  своего,  и  из  родовитых,  дабы  всемилостивейший  король
уверился, что не вся шляхта оставила меня.
   - Человек неопытный может все дело испортить, - робко заметил Ганхоф.
   - Все дело будет состоять в том, чтобы вручить мои письма и responsum
 мне доставить, да растолковать,  что  не  я  велел  бить
шведов под Клеванами, - а это всякий сумеет сделать.
   Ганхоф молчал.
   Князь снова в тревоге заходил  по  покою,  и  на  челе  его  читалась
непрестанная душевная борьба. Ни минуты покоя не знал он с той поры, как
заключил договор со  шведами.  Пожирала  его  гордыня,  грызла  совесть,
удручало  неожиданное  сопротивление  народа  и  войск;  ужасало  темное
будущее, угроза разорения. Он  метался,  терзался,  не  спал  по  ночам,
хирел. Глаза у него ввалились, он исхудал;  румяное  когда-то  лицо  его
стало серым, и чуть не каждый  час  прибавлялось  седины  в  усах  и  на
голове. Словом, жил он в муках и сгибался под бременем забот.
   Ганхоф следил  за  гетманом  глазами,  а  тот  все  ходил  по  покою;
полковник еще надеялся, что он передумает и пошлет его.
   Но князь вдруг остановился и хлопнул себя ладонью по лбу:
   - Две хоругви конницы немедленно на конь! Я сам поведу.
   Ганхоф поглядел на него с удивлением.
   - Поход? - невольно спросил он.
   - Ступай! - сказал князь. -  Дай  бог,  чтобы  не  оказалось  слишком
поздно.

ГЛАВА XX

   Кончив рыть шанцы и охранив Кейданы от внезапного  нападения,  Кмициц
не мог больше откладывать поездку в Биллевичи за россиенским мечником  и