ГЛАВА XXV

   Ковно, вся левобережная  сторона  Вилии  и  все  дороги  были  заняты
неприятелем, Кмициц не мог поэтому ехать на Подляшье по большой  дороге,
которая вела из Ковно в Гродно, а  оттуда  в  Белосток,  и  пустился  из
Кейдан  кружным  путем,  вниз  по  течению  Невяжи,   до   Немана,   где
переправился на  другой  берег  неподалеку  от  Вилькова  и  очутился  в
Трокском воеводстве.
   Вся эта в общем незначительная часть пути прошла  спокойно,  ибо  эти
места находились как бы под властью Радзивилла.
   Городки, а кое-где  и  деревни  были  заняты  надворными  гетманскими
хоругвями  или  небольшими  отрядами  шведских  рейтар,  которые  гетман
умышленно выдвинул так далеко против войск Золотаренко,  стоявших  сразу
же за Вилией, чтобы скорее нашелся повод для стычки и для войны.
   Золотаренко охотно  "затеял  бы  драку",  как  выразился  гетман,  со
шведами, но те, кому он помогал, не желали войны со  шведами  и,  уж  во
всяком случае, хотели оттянуть ее, поэтому он получил строжайший  приказ
не переходить реки, а если сам Радзивилл двинется против него в союзе со
шведами, отступать незамедлительно.
   По этой причине на правобережной стороне Вилии было спокойно;  однако
через реку друг на друга поглядывали с одной стороны казацкие, с  другой
- шведские и радзивилловские отряды, а один выстрел  из  мушкета  мог  в
любую минуту развязать страшную войну.
   Предвидя это,  народ  заранее  укрывался  в  безопасные  места.  Край
поэтому был  спокоен,  но  пуст.  Повсюду  видел  пан  Анджей  опустелые
городки,  припертые  жердями   ставни   помещичьих   домов,   совершенно
обезлюдевшие деревни.
   Поля тоже были пустынны, ибо скирд в тот год не  складывали.  Простой
народ скрывался в необъятные леса, куда забирал  с  собою  все  пожитки,
угонял весь скот, а шляхта  бежала  к  курфюрсту,  в  соседнюю  Пруссию,
которой война пока совсем не угрожала. Лишь  на  дорогах  да  на  лесных
тропах царило необычайное оживление, ибо число беглецов  умножали  люди,
которым удалось бежать от утеснений Золотаренко, переправившись с левого
берега Вилии.
   Их было множество; это были сплошь крестьяне, так как шляхта, которая
не успела бежать на правый берег, была угнана  в  плен  или  казнена  на
порогах домов.
   На каждом шагу пан Анджей встречал толпы крестьян с женами и  детьми,
гнавших отары овец,  табуны  лошадей  и  стада  коров.  Часть  Трокского
воеводства,  граничившая  с  курфюрстовской  Пруссией,  была  богата   и
плодородна, так что  людям  богатым  было  что  и  прятать,  и  хранить.
Приближение зимы не испугало беглецов, которые  предпочитали  дожить  до
лучших дней на лесных мхах,  в  шалашах,  занесенных  снегом,  нежели  в
родных деревнях ждать смерти от руки врага.
   Кмициц часто подъезжал поближе  к  толпам  беглецов  или  к  кострам,
которые пылали по ночам в лесной чаще. Повсюду, где  только  встречались
ему люди с левого берега Вилии, из окрестностей Ковно или  из  мест  еще
белее удаленных, он слышал страшные рассказы о жестокостях Золотаренко и
его союзников, которые истребляли поголовно все население, не  глядя  на
возраст и пол, жгли деревни, вырубали даже  деревья  в  садах,  оставляя
одну голую землю да воду. Никогда  татарские  полчища  не  оставляли  за
собой таких опустошений.
   Жителей не просто убивали,  их  подвергали  сперва  самым  изощренным
пыткам. Многие бежали оттуда, помешавшись в уме. По  ночам  эти  безумцы
наполняли лесную чащу дикими воплями, иные,  хоть  и  были  уже  по  эту
сторону Немана и Вилии и лесные чащи отделяли их от  ватаг  Золотаренко,
однако все еще словно в бреду ждали нападения. Многие протягивали руки к
Кмицицу и его оршанцам, моля о спасении и милосердии,  словно  враг  уже
настигнул их.
   В Пруссию катили и кареты шляхты, везя стариков, женщин и детей, а за
ними тянулись телеги с челядью, скарбом, пожитками, живностью. Все  были
напуганы, охвачены страхом,  все  удручены  тем,  что  впереди  ждут  их
скитания.
   Пан Анджей иногда утешал этих несчастных, говорил,  что  шведы  скоро
переправятся через реку и прогонят  врага  далеко  из  пределов  страны.
Тогда беглецы воздевали руки к небу и говорили:
   - Дай бог здоровья, дай бог счастья князю воеводе, что  добрый  народ
привел нам на защиту! Вот придут шведы, и мы воротимся  домой,  на  свои
пепелища!..
   И повсюду благословляли князя. Из уст в уста передавалась весть,  что
он во главе собственных и шведских войск вот-вот перейдет Вилию. Заранее
прославлялась "скромность" шведов, их дисциплина,  хорошее  обращение  с
народом. Радзивилла называли литовским Гедеоном,  Самсоном,  спасителем.
Люди, бежавшие из мест, где пахло свежей  кровью,  откуда  тянуло  гарью
пожарищ, ждали его как избавителя.
   А  Кмициц,  слушая  эти  благословения,  эти   пожелания,   чуть   не
славословия, укреплялся в своей вере в Радзивилла и повторял в душе:
   "Вот какому господину я служу! С закрытыми глазами,  слепо  пойду  за
ним. Страшен он порою и непостижим, но мудр, лучше всех знает, что  надо
делать, и в нем одном спасение". Ему становилось легче  и  радостней  на
душе при этой мысли, и он ехал дальше, ободренный, то  предаваясь  тоске
по Кейданам, то размышлениям о тяжелой доле отчизны.
   Тоска все больше томила его. Он не бросил за собой красной  ленточки,
не залил ведром  воды  первого  костра,  ибо  чувствовал,  что  все  это
напрасно, да и не хотел.
   - Эх! Когда бы она была тут, слышала эти слезы и  стоны  людские,  не
стала бы она просить бога, чтобы наставил меня на путь, не говорила  бы,
что заблуждаюсь я, как еретик, который отрекся от истинной веры. Ничего!
Рано или поздно она убедится, она поймет, что это ей разума не стало.  А
тогда будет, что бог даст. Может, мы еще встретимся в жизни...
   И тоска по ней еще больше томила молодого рыцаря;  но  уверенность  в
том, что стоит он не на ложном, а на истинном пути, принесла ему  покой,
какого он давно уже не знал. Смятение духа, печали,  сомнения  понемногу
оставляли его, и он стремился вперед, повеселевший, все дальше  уходя  в
глубь необъятных лесов. С той поры, как он приехал в Любич после славных
набегов на Хованского, не чувствовал он, что так хорошо жить на свете.
   В одном усатый Харламп был прав: не было лучше лекарства от  душевных
забот и тревог, чем дорога. Здоровье у пана Анджея было  железное,  и  с
каждой минутой к нему возвращались отвага и жажда приключений. Он  видел