видели ни зги.
   А у шведов между тем суматоха поднялась  необыкновенная.  Слышен  был
скрип колес, гул голосов, порою конское ржание, крики. Солдаты на стенах
сразу догадались, что там творится.
   - Это уж как пить дать, пушки прибыли! - говорили одни.
   - И шведы шанцы насыпают, а тут тьма кромешная,  пальцев  у  себя  на
руке не разглядишь.
   Начальники советовались, не  сделать  ли  вылазку;  эту  мысль  подал
Чарнецкий, но серадзский мечник воспротивился, справедливо полагая,  что
враг,  занявшись  таким  важным  делом,   наверно,   принял   все   меры
предосторожности и  держит  пехоту  наготове.  Поэтому  осажденные  вели
только огонь по северной и южной сторонам стана,  откуда  долетал  самый
сильный шум. Разглядеть в темноте, что дала эта стрельба, они не могли.
   Но вот и день встал, и при первых его лучах  взору  открылись  работы
шведов. На севере и на  юге  выросли  шанцы;  их  рыли  несколько  тысяч
человек. Валы поднялись так высоко,  что  осажденным  показалось,  будто
гребни их лежат на одном уровне  с  монастырскими  стенами.  Из  бойниц,
прорезанных в гребнях  на  равном  расстоянии,  торчали  огромные  жерла
пушек; позади виднелись солдаты, издали похожие на рой желтых ос.
   В костеле еще не кончилась утренняя служба, когда  чудовищный  грохот
потряс воздух, задребезжали стекла и, вывалившись от сотрясения из  рам,
с пронзительным звоном разбились о каменный пол; весь костел  наполнился
пылью от осыпавшейся штукатурки.
   Тяжелые кулеврины заговорили.
   Начался ураганный огонь,  какого  еще  не  видели  осажденные.  После
окончания  службы  все  бросились  на  стены  и  крыши.  Прежние  штурмы
показались защитникам игрушкой по сравнению с этим яростным пиром огня и
железа.
   Орудия меньшего калибра вторили  осадным.  Летели  огромные  пушечные
ядра, гранаты, тряпье, пропитанное смолой,  пылающие  факелы  и  канаты.
Двадцатифунтовые ядра сносили зубцы стен, ударяли в  самые  стены;  одни
застревали в них, другие пробивали огромные бреши,  отрывая  штукатурку,
глину  и  кирпич.  Стены  кругом  монастыря  стали  давать   трещины   и
раскалываться, а град все новых и новых ядер грозил вовсе  их  обвалить.
Море огня обрушилось на монастырские сооружения.
   На башнях защитники слышали, как под ногами ходит ходуном  крепостная
стена. Костел сотрясался от  беспрестанных  залпов;  в  алтарях  кое-где
попадали с подсвечников свечи.
   Потоки воды, которой осажденные заливали начинавшиеся пожары, горящие
факелы, канаты  и  огнеметные  снаряды,  соединяясь  с  дымом  и  пылью,
поднялись такими густыми облаками пара, что света не стало видно. Начали
рушиться крепостные стены и дома. В громе залпов и свисте пуль все  чаще
раздавался крик: "Горим!" На северной башне были разбиты  два  колеса  у
орудия, умолкла поврежденная пушка. Огнеметный снаряд, угодив в конюшню,
убил трех лошадей, вспыхнул пожар. Не только ядра, но и  обломки  гранат
градом сыпались на крыши, башни и стены.
   Тотчас послышались стоны раненых.  Одним  ударом  были  сражены  трое
юношей, звавшихся  Янами.  Защитники,  носившие  то  же  имя,  пришли  в
смятение; все же отпор был дан врагу, достойный штурма. На  стены  вышли
даже старики, женщины и дети. В дыму и огне,  под  градом  пуль  солдаты
неустрашимо стояли на стенах и яростно отвечали на вражеский огонь. Одни
хватались за колеса, чтобы подкатить пушки в самые опасные места, другие
сталкивали в бреши камни, дерево, балки, навоз и землю.
   Женщины с распущенными волосами, с пылающими лицами, подавали  пример
отваги; люди видели,  как  они  с  ведрами  воды  бегали  за  скачущими,
готовыми вот-вот взорваться  гранатами.  Воодушевление  росло  с  каждой
минутой, точно запах пороха и дыма, рев  орудий,  шквал  огня  и  железа
обладали свойством усиливать его. Все действовали без команды, ибо слова
тонули в ужасающем грохоте. Только песнопения, доносившиеся из  костела,
заглушали даже голоса пушек.
   Около полудня огонь затих. Все вздохнули с облегчением; но  вскоре  у
ворот загремел барабан, и трубач, присланный Миллером,  приблизившись  к
воротам, стал спрашивать, не довольно  ли  с  отцов,  не  хотят  ли  они
немедленно сдаться? Сам ксендз Кордецкий ответил, что  они  подумают  до
завтра. Не успел ответ дойти до Миллера, как шведы снова открыли  огонь,
и пальба стала вдвое сильней.
   Время от времени пехота шеренгами подвигалась под огнем к горе, точно
пытаясь пойти на  приступ;  но,  понеся  тяжелый  урон  от  пушечного  и
ружейного огня, всякий  раз  в  беспорядке  откатывалась  к  собственным
батареям. И как морская волна, ударив прибоем о берег и снова  отхлынув,
оставляет на песке водоросли, раковины и  выброшенные  пучиной  обломки,
так каждая шведская волна, отхлынув,  оставляла  раскиданные  по  склону
трупы.
   Миллер  приказал  вести  огонь  не  по  башням,  а  по  стенам,   где
сопротивление бывает самым слабым. Кое-где были  пробиты  бреши,  однако
они не были настолько велики, чтобы пехота могла проникнуть в крепость.
   Неожиданно произошло событие, которое помешало штурму.
   День клонился к вечеру. Пушкарь одного из  шведских  орудий,  стоя  с
зажженным фитилем, собрался уже поднести его к запалу, когда в грудь ему
угодило монастырское ядро; прилетело оно не прямо, а трижды отскочив  от
ледяных глыб, лежавших на валу, и поэтому  только  отбросило  пушкаря  с
горящим фитилем шагов на двадцать от орудия.  Но  упал  он  на  открытый
ящик, где еще оставался порох. Мгновенно раздался  ужасающий  грохот,  и
облако дыма  окутало  шанец.  Когда  дым  улегся,  оказалось,  что  пять
пушкарей убиты, колеса орудия  поломаны,  уцелевшие  солдаты  перепуганы
насмерть. Пришлось немедленно прекратить  огонь  на  шанце,  а  так  как
густой дым заволок и без  того  потемневшее  небо,  пришлось  прекратить
огонь и на всех остальных шанцах.
   На следующий день было воскресенье.
   Лютеранские пасторы совершали в окопах  свое  богослужение,  и  пушки
молчали. Миллер снова тщетно вопрошал отцов: не довольно ли с  них?  Ему
ответили, что ничего, выдержат и не такое.
   А тем временем в  монастыре  осматривали  повреждения.  Кроме  потерь
убитыми, было обнаружено, что местами пострадали  стены.  Страшнее  всех
оказалась мощная кулеврина, стоявшая с  южной  стороны.  Она  совершенно
оббила  стену,  поотрывала  много  камня  и  кирпича,  и  нетрудно  было
предугадать, что если огонь продлится еще два  дня,  значительная  часть
стены обвалится и рухнет.
   Брешь, которая тогда образуется, не заложишь ни бревнами, ни  землей,
ни навозом. Озабоченным взглядом озирал Кордецкий  опустошения,  которые