проучить как-нибудь этого негодяя! Надо непременно взять его на заметку!
   Совет тянулся долго. Стемнело.
   Кмициц все ждал.
   Наконец показался Куклиновский. Лица его Кмициц  не  мог  разглядеть:
но, видно, не удалось полковнику посольство и не по вкусу пришлось,  так
тяжело он сопел, даже охоту поговорить потерял. Некоторое время они  шли
в  молчании;  решив  вызнать  у  Куклиновского  правду,  Кмициц  сказал,
притворясь, будто сочувствует ему:
   - Должно быть, милостивый пан, ни с чем возвращаешься... Наши ксендзы
упрямый народ, и, между нами говоря, - тут он  понизил  голос,  -  плохо
делают, ведь не можем же мы век обороняться.
   Куклиновский остановился и взял его за рукав.
   - А, так ты, милостивый пан,  думаешь,  ты  думаешь,  что  они  плохо
делают? Стало быть, ты с умком, с умком! Монашков мы сотрем  в  порошок!
Даю слово! Куклиновского не хотят слушать, так послушают его меча.
   - Мне до них, как видишь, тоже дела нет, - сказал  Кмициц.  -  Святая
обитель - это другой разговор! Ведь чем позже они сдадут ее, тем тяжелее
будут условия... А правду ли говорят, будто волнение поднимается  у  нас
повсюду, будто наши шведов начинают бить и хан идет нам на подмогу? Коли
так, Миллеру придется отступить.
   - Скажу тебе, как другу: всех в Польше разбирает охота пустить кровцу
шведам, сдается, и войско того же хочет! Ну, и про хана  толк  идет!  Но
Миллер не отступит. Дня через два придут тяжелые орудия. Выкурим мы этих
лисов из норы, а там будь что будет! Но ты, милостивый пан, с умком!
   - О, вот  и  ворота!  -  сказал  Кмициц.  -  Тут  я  должен  с  тобой
попрощаться... А может, спуститься с тобой с горы?
   - Давай, давай! А то дня два назад вы тут по послу стреляли!
   - Ну что ты это болтаешь?!
   - Может, нечаянно... Однако ты лучше спустись со мной. К  тому  же  я
хочу сказать тебе несколько слов.
   - Да и я тебе.
   Они вышли за ворота и потонули во мраке. Куклиновский  остановился  и
снова схватил Кмицица за рукав.
   - Послушай, милостивый пан, - заговорил он, - сдается мне, человек ты
ловкий, смелый, да и чую я в тебе солдатскую косточку. Ну  на  кой  черт
тебе не со своим братом военным, а с ксендзами якшаться, в  ксендзовских
наймитах ходить? У нас за чарой, да за игрою в кости, да с девками не  в
пример веселей и лучше!.. Понял, а? - Он сжал ему плечо. - Этот корабль,
- показал он пальцем на крепость, - тонет, а тот дурак, кто не  бежит  с
тонущего корабля. Ты, может, боишься, что тебя изменником окричат? А  ты
плюнь на тех, кто станет кричать! Пойдем к нам!  Я,  Куклиновский,  тебе
это предлагаю. Хочешь - слушай, не хочешь  -  не  слушай,  сердиться  не
стану. Генерал хорошо тебя  примет,  даю  слово,  а  мне  ты  по  сердцу
пришелся, и я тебе это по дружбе говорю.  Развеселый  у  нас  народишка,
право слово, развеселый! Для солдата вся вольность в том, чтоб  служить,
кому вздумается. Что тебе до монахов! Честишка тебе помеха,  так  ты  ее
выхаркай! Помни и про то, что у нас тоже порядочные люди служат. Столько
шляхты, столько магнатов, гетманы... Чем ты лучше их? Кто  еще  держится
нашего Казимирчика? Да никто! Один только Сапега Радзивилла теснит.
   Любопытство Кмицица было возбуждено.
   - Сапега, говоришь, Радзивилла теснит?
   - Да. Крепко он его потрепал в Подляшье, а теперь осадил в  Тыкоцине.
А мы не мешаем!
   - Как же так?
   - А шведскому королю лучше, чтоб они друг дружку  сожрали.  Радзивилл
никогда не был надежен, о себе только думал. К тому же он, сдается,  еле
держится. Уж если взяли в осаду, дело плохо... считай, уж он погиб!
   - И шведы нейдут ему на помощь?
   - А кто  пойдет?  Сам  король  в  Пруссии,  потому  там  сейчас  дела
поважней. Курфюрстик все старался отвертеться, ан уж  не  отвертится.  В
Великой Польше война. Виттенберг в Кракове нужен, у  Дугласа  с  горцами
хлопот полон рот, вот они и предоставили Радзивилла самому  себе.  Пусть
его Сапега сожрет. Вознесся Сапежка, это правда! Но придет и его  черед.
Только бы нашему Каролеку с Пруссией справиться, он сотрет  Сапеге  рог.
Теперь его не одолеть, за него вся Литва стоит.
   - И Жмудь?
   - Жмудь Понтусик под свою лапу зажал, а лапа у него  тяжелая,  я  его
знаю!
   - Неужто так пал Радзивилл, тот самый Радзивилл, что силой равен  был
государям!
   - Закатилась его звезда, закатилась...
   - Пути господни неисповедимы!
   - Военное счастье - оно переменчиво. Однако довольно об этом! Ну  так
как же ты насчет моего предложения? Не надумал? Не пожалеешь! Переходи к
нам. Коль сегодня рано, - что ж,  подумай  до  завтра,  до  послезавтра,
покуда тяжелые орудия придут. Монахи  тебе,  видно,  доверяют,  коль  ты
можешь из монастыря выходить, как вот сейчас. А то с  письмами  приходи,
ну и не воротишься больше...
   - Ты меня на шведскую сторону тянешь, потому  ты  шведский  посол,  -
сказал вдруг Кмициц. - Иначе тебе нельзя, хотя кто его знает, что у тебя
на уме. Есть ведь и такие, что шведам служат, а сами им зла желают.
   - Слово кавалера, - ответил Куклиновский, - что говорю я  от  чистого
сердца, а не потому, что посол. За воротами я уже не посол, и  коли  так
тебе хочется, добровольно слагаю с себя звание посла и говорю  тебе  как
особа приватная: брось ты, к черту, эту поганую крепость!
   - Так ты это мне говоришь как особа приватная?
   - Да.
   - И я могу ответить тебе как особе приватной?
   - Ясное дело, я сам тебе предлагаю.
   - Так послушай же, пан Куклиновский! - наклонился Кмициц и  посмотрел
забияке прямо в глаза. -  Изменник  ты,  негодяй,  мерзавец,  ракалия  и
подлый пес! Довольно с тебя, или мне еще в глаза тебе плюнуть?
   Куклиновский до такой степени был поражен, что на минуту потерял  дар
речи.
   - Что такое? А? Да не ослышался ли я?
   - Довольно с тебя, собака, или хочешь, чтобы я в глаза тебе плюнул?
   Сабля сверкнула в руке Куклиновского; но Кмициц сжал его  руку  своим
железным кулаком, выкрутил в плече и, вырвав саблю,  закатил  полковнику
такую пощечину, что звон пошел в темноте ночи, потом  хватил  по  другой
щеке, завертел его, как волчок, и, пнув изо всей силы ногою, крикнул: