- Монахи объявляют только, что не могут  отречься  от  Яна  Казимира,
покуда примас не объявит нового короля, иными словами, они  отказываются
признать Карла Густава.
   Князь  Гессенский   рассмеялся,   Садовский   устремил   на   Миллера
насмешливый взгляд, а Вжещович  стал  в  ярости  теребить  свою  бороду.
Грозный, негодующий ропот пробежал по толпе офицеров.
   Но Миллер хлопнул рукой по колену и крикнул:
   - Эй, кто там! Сюда!
   В дверях показались усатые лица четырех мушкетеров.
   - Взять этих бритоголовых и запереть! - крикнул генерал. - Полковник,
- обратился он к Садовскому, - протрубить у стен  монастыря,  что,  если
они дадут хоть один выстрел, я прикажу тотчас повесить обоих монахов!
   Стража увела обоих ксендзов, отца Блешинского и отца Малаховского; по
дороге  солдатня  осыпала   их   насмешками   и   улюлюкала.   Мушкетеры
нахлобучивали им на глаза свои шляпы и нарочно вели их  так,  чтобы  они
натыкались на всякие препятствия, когда же кто-нибудь из них  спотыкался
или падал, в толпе солдат тотчас раздавался  взрыв  хохота,  а  упавшего
монаха поднимали прикладами и, будто поддерживая, били  по  спине  и  по
шее. Другие солдаты швыряли в отцов конским навозом, иные, набрав горсть
снегу, растирали его  на  тонзурах  или  запихивали  монахам  за  ворот.
Отвязав шнурки от рожков, солдаты накинули их на шею  отцам,  схватились
за концы и, выкрикивая цену, стали представлять, будто гонят на  ярмарку
скот.
   В безмолвии, со скрещенными на груди руками и с молитвой на устах шли
оба монаха. Их заперли, наконец, в риге, дрожащих от холода,  униженных;
вокруг встала стража с мушкетами.
   У монастырских  стен  уже  протрубили  приказ  Миллера,  верней,  его
угрозу.
   Испугались святые отцы, замерло в ужасе все войско. Пушки умолкли; на
совете  не  знали,  что  предпринять.  Нельзя  оставить  отцов  в  руках
варваров. Послать других? Но Миллер их снова задержит.  Через  несколько
часов  генерал  прислал  в  монастырь  посла  с  вопросом,  что   думают
предпринять монахи.
   Ему ответили, что пока он не отпустит отцов, ни о каких переговорах и
речи быть не может, ибо можно ли верить, что он выполнит условия,  если,
вопреки  главнейшему  закону  народов,  заключает  в   темницу   послов,
неприкосновенность которых блюдут даже варварские народы.
   Не скоро пришел ответ от генерала; страшная неизвестность нависла над
монастырем, охладив пыл его защитников.
   А шведские войска, задержав пленников и обеспечив себе  безопасность,
лихорадочно работали, чтобы подобраться поближе  к  неприступной  доселе
крепости. Они поспешно рыли  новые  шанцы,  ставили  корзины  с  землей,
устанавливали пушки. Дерзкие солдаты подходили к стенам на расстояние  в
половину ружейного выстрела. Они грозили костелу,  защитникам.  Поднимая
руки, полупьяные солдаты кричали:
   - Сдавайте монастырь, не то ждет ваших монахов веревка!
   Другие изрыгали страшную хулу  на  богородицу  и  католическую  веру.
Осажденные, чтобы  сохранить  жизнь  отцов,  принуждены  были  терпеливо
слушать богохульников. Кмициц задыхался от ярости.  Он  теребил  волосы,
рвал на себе одежду и, ломая руки, повторял Чарнецкому:
   - Ну не говорил ли я, не говорил ли я, что ни к чему  эти  переговоры
со злодеями! Теперь вот стой, терпи! А они лезут, а они  богохульствуют!
Матерь божия, смилуйся надомною, дай мне силы стерпеть! Господи, да  они
скоро на стены полезут! Не пускайте же меня, закуйте, как разбойника,  в
цепи, нет моей мочи!
   А шведы подходили все ближе и кощунствовали все наглей.
   Тем временем произошло новое событие, которое повергло  осажденных  в
отчаяние. Киевский каштелян, сдавая Краков, выговорил  условие,  что  он
выйдет из города со всем войском и останется с ним в  Силезии  до  конца
войны. Из этого войска семьсот человек  пешей  королевской  гвардии  под
начальством полковника Вольфа стояло неподалеку, на  самой  границе,  и,
веря договорам, не принимало мер предосторожности.
   Вжещович подговорил Миллера захватить это войско. Тот  послал  самого
Вжещовича с двумя  тысячами  рейтар,  которые,  перейдя  ночью  границу,
напали на спящих и  захватили  их  всех  до  единого.  Когда  гвардейцев
пригнали в шведский стан, Миллер умышленно приказал провести  их  вокруг
стен крепости, чтобы показать монахам, что войско, от которого они ждали
помощи, он употребит для покорения Ченстоховы.
   Осажденные были потрясены, увидев, как ведут  вокруг  стен  блестящую
королевскую гвардию, никто не сомневался, что Миллер ее первую  принудит
идти на штурм монастыря.
   В войске снова началось  смятение;  некоторые  солдаты  стали  ломать
оружие, кричать, что спасения больше нет, надо скорее сдаваться.  Шляхта
тоже пала духом.
   Ксендза Кордецкого стали просить сжалиться над детьми, над  святыней,
над образом и над братией.  Всю  власть  пришлось  употребить  приору  и
Замойскому, чтобы успокоить волнение.
   Кордецкий  теперь  только  об  одном  помышлял,  как  бы   освободить
заключенных отцов. Способ для этого  он  избрал  самый  верный:  написал
Миллеру, что для блага церкви  без  колебаний  пожертвует  жизнью  обоих
братьев. Пусть генерал приговаривает их к смерти, все увидят тогда, чего
можно от него ждать и какова цена его посулам.
   Миллер был весел, он думал, что  дело  близится  к  концу.  Не  вдруг
поверил он, что  Кордецкий  готов  пожертвовать  жизнью  своих  монахов.
Одного из них, ксендза Блешинского, он послал в монастырь, взяв  с  него
предварительно клятву, что он добровольно вернется в стан, независимо от
того, какой будет ответ. Генерал заставил также ксендза дать клятву, что
он  расскажет  инокам  о  могуществе  шведов   и   представит   им   всю
бессмысленность сопротивления. Монах на совете все  повторил  точно;  но
глаза его говорили иное, и в заключение он сказал:
   - Но жизнь имеет для меня меньшую цену, нежели благо  братии;  я  жду
вашего решения, и что вы постановите, то и передам врагу  с  совершенною
точностью.
   Ему велели ответить, что монахи хотят вести переговоры, но  не  могут
верить генералу, который ввергает в темницу послов. На следующий день  в
монастырь пришел другой монах, отец Малаховский, и удалился с  таким  же
ответом.
   Тогда им обоим был объявлен смертный приговор.
   Было это на квартире Миллера в присутствии штаба и  высших  офицеров.
Все они испытующе смотрели на  монахов,  с  любопытством  ожидая,  какое