- Ладно. Стереги!
   Конский топот долетел снаружи. Кмициц, вскочил  и  встал  у  стены  в
тень. Косьма и Дамиан заняли места  у  самого  входа,  точно  два  кота,
подстерегающих мышь.
   - Один! - сказал старик, потирая руки.
   - Один! - повторили Косьма и Дамиан.
   Топот раздался совсем близко  и  вдруг  стих,  за  дверью  послышался
голос:
   - Эй, выйди который коня подержать!
   Старик бросился вон.
   На минуту воцарилась тишина, после чего до слуха  оставшихся  в  риге
долетел следующий разговор:
   - Это ты, Кемлич? Что за черт, ты что,  сбесился  или  одурел?  Ночь.
Миллер спит.  Стража  не  хочет  пускать,  говорят,  никакой  офицер  не
выезжал! Что все это значит?
   - Пан полковник, офицер ждет здесь, в риге. Он приехал сразу же после
отъезда твоей милости... говорит, разминулся, вот и ждет.
   - Что все это значит? А пленник?
   - Висит.
   Двери скрипнули, и Куклиновский вошел в ригу; но не успел он  сделать
и шагу, как две железные руки схватили его  за  горло  и  задушили  крик
ужаса.  Косьма  и  Дамиан  с  ловкостью  настоящих  разбойников  бросили
Куклиновского наземь, прижали ему  коленями  грудь  так,  что  затрещали
ребра, и в мгновение ока сунули кляп.
   Тогда вперед вышел Кмициц, посветил ему сперва помазком  в  глаза,  а
потом сказал:
   - Ах, это ты, пан Куклиновский! Теперь я с тобой потолкую!
   Лицо у Куклиновского  посинело,  жилы  вздулись  так,  что  казалось,
вот-вот лопнут; вытаращенные, налившиеся кровью глаза застыли от ужаса и
изумления.
   - Раздеть его и на балку! - крикнул Кмициц.
   Косьма и Дамиан с таким рвением  бросились  раздевать  Куклиновского,
точно вместе с одеждой хотели содрать с него кожу.
   Через четверть часа он висел уже,  как  гусиный  полоток,  на  балке,
связанный по рукам и ногам.
   Подбоченился тут Кмициц и давай куражиться.
   - Ну как, пан Куклиновский, - говорил он, -  кто  лучше:  Кмициц  или
Куклиновский?
   Он схватил пылающий помазок и подступил ближе.
   - Ведь в твой стан отсюда стрела долетит,  только  кликни,  и  тысяча
твоих злодеев прискачет! Чуть подале генерал твой  шведский,  а  ты  вот
висишь на той самой балке, на которой вздумал меня припекать!  Знай  же,
каков он, Кмициц! Ты хотел с ним равняться, в компанию к нему втереться,
состязаться с ним? Ты, подлый грабитель! Ты, пугало для старых баб!  Ты,
плюгавый выползок! Ты, пан Шельмовский из Шельмова! Ты, враль косоротый!
Ты, хам! Ты, невольник! Да я бы мог приказать ножом тебя,  как  каплуна,
прирезать, но уж лучше живьем припеку, как ты меня хотел...
   С этими словами он прижал  помазок  к  боку  несчастного,  но  держал
подольше, пока запах горелого мяса не разнесся по риге.
   Куклиновский скорчился так, что закачалась  веревка.  В  глазах  его,
устремленных на Кмицица, читалась адская боль и немая мольба  о  пощаде,
из заткнутого кляпом рта вырывались жалобные стоны;  но  сердце  Кмицица
ожесточилось в войнах, и не было в нем жалости, особенно к изменникам.
   Отняв наконец помазок, он на минуту прижал его к носу  Куклиновского,
опалил усы, ресницы, брови, затем сказал:
   - Дарую тебе жизнь, чтобы ты мог еще  подумать  о  Кмицице.  Повисишь
здесь до утра, а теперь моли бога, чтобы люди нашли тебя, прежде чем  ты
успеешь замерзнуть!
   Тут он повернулся к Косьме и Дамиану.
   - По коням! - крикнул.
   И вышел из риги.
   Спустя полчаса перед четырьмя  всадниками  простерлись  тихие  холмы,
безмолвные, пустые поля. Свежий воздух, не  пропахший  пороховым  дымом,
вдыхали они в грудь. Кмициц ехал  впереди,  Кемличи  за  ним.  Старик  и
сыновья тихо разговаривали между собою, пан Анджей молчал, вернее, читал
про себя утренние молитвы, так как близился уже рассвет.
   Время от времени хрип, даже легкий стон вырывался у  него  из  груди,
так сильно болел обожженный бок. Но в то же  время  он  чувствовал,  что
свободен, что едет верхом на коне, а мысль о том, что он  взорвал  самую
большую кулеврину и к тому же вырвался из рук Куклиновского  и  отомстил
ему, наполняла его такой радостью, что ничем была боль  по  сравнению  с
нею.
   Между тем тихий разговор превратился у Кемличей в громкую ссору.
   - Кошелек, это ладно! - брюзжал старик. - Ну, а перстни где?  Перстни
были у него на пальцах, один с камнем ценою в добрых двадцать дукатов.
   - Я позабыл снять! - ответил Косьма.
   - Чтоб вас бог убил! Я, старик, должен обо  всем  думать,  а  у  вас,
шельмы, на грош разума нет! Это вы-то, разбойники, про  перстни  забыли?
Брешете, как собаки!
   - Так воротись, отец, и погляди! - проворчал Дамиан.
   - Брешете, шельмы, думаете зубы заговорить!  Старика  отца  обижаете?
Нет, каковы сынки! Да лучше бы мне  не  родить  вас!  Без  благословения
умрете!
   Кмициц придержал коня.
   - Ко мне! - приказал он.
   Ссора затихла. Кемличи мигом поравнялись со своим полковником, и  все
четверо продолжали путь уже в одной шеренге.
   - Дорогу до силезской границы знаете? - спросил пан Анджей.
   - Ох, ох! Матерь божия! Как не знать, знаем! - ответил старик.
   - На шведские отряды не наткнемся по дороге?
   - Нет, все они под Ченстоховой стоят. Разве только на одиночек  можно
наткнуться, ну да этих дай бог повстречать!
   На минуту воцарилось молчание.
   - Так вы у Куклиновского служили? - снова спросил Кмициц.
   - Да, но мы думали, что коль будем поблизости, так и святым отцам,  и
твоей милости сможем послужить. Мы против крепости не  боролись,  избави
бог! И жалованья не брали, разве что при шведах найдем.
   - Как так при шведах?
   - Мы ведь и за стенами монастыря хотели служить богородице...  вот  и
ездили по ночам вокруг стана, а случалось, и днем, как бог  даст,  ну  а