- На балке? - спросил Миллер.
   - Да! Перекрестился я. Уж не колдовство ли, думаю,  не  мерещится  ли
мне? Только когда троих солдат  убитых  увидал,  все  стало  ясно.  Этот
страшный человек убил солдат, а Куклиновского подвесил  к  балке,  огнем
пытал его, как палач, а потом ушел!
   - До силезской границы рукой подать! - заметил Садовский.
   На минуту воцарилось молчание.
   Всякое подозрение в том, что  это  могло  быть  делом  рук  Зброжека,
отпало. Но само событие смутило и потрясло генерала и наполнило его душу
какой-то неясной тревогой. Чудилось  ему,  что  обступают  его  отовсюду
опасности, вернее, грозные тени их, и не знает он, как с ними  бороться;
чувствовал он, что захлестывает  его  цепь  неудач.  Перед  глазами  его
лежали первые звенья этой цепи, остальные тонули во мраке.  Им  овладело
такое чувство, точно живет он в доме, который  дал  трещины,  и  потолок
вот-вот рухнет ему на  голову.  Неизвестность  придавила  его  несносною
тяжестью, и вопрошал он сам себя: как же быть?
   Но тут Вжещович хлопнул себя по лбу.
   - Господи! - воскликнул он. - Со вчерашнего дня, как увидал  я  этого
Кмицица, все мне чудится, что я его знаю. Вот и сейчас я опять вижу  его
лицо, вспоминаю звук его голоса. Верно,  повстречал  я  его  в  темноте,
вечером, и встреча была короткой. Вертится в голове... вертится...
   Он потер лоб рукой.
   - Что нам до этого? - сказал Миллер. - Пушку, граф, вы все  равно  не
склеите, даже если вспомните его, да и Куклиновского  не  воскресите!  -
Тут генерал обратился к офицерам: - Господа, кто желает,  может  поехать
со мной на место происшествия!
   Все выразили желание поехать, любопытство было возбуждено.
   Подали лошадей, и офицеры  тронулись  рысью  с  генералом  во  главе.
Подъехав к риге, они увидели подле нее, на дороге и в  поле  с  полсотни
польских конников.
   - Что за люди? - спросил у Зброжека Миллер.
   - Наверно, Куклиновского. Я говорил вам,  генерал,  совсем  эта  голь
взбунтовалась. - Зброжек поманил пальцем одного из солдат. - Эй, ко мне!
Да живо!
   Солдат подъехал.
   - Вы из хоругви Куклиновского?
   - Да.
   - А где все остальные?
   - Разбежались. Говорят, против Ясной Горы больше служить не хотим.
   - Что он говорит? - спросил Миллер.
   Зброжек перевел.
   - Спросите, полковник, куда они ушли, - попросил генерал.
   Зброжек повторил вопрос.
   - Кто его знает! - ответил солдат. -  Одни  в  Силезию  ушли.  Другие
толковали, что к самому Кмицицу пойдут служить,  потому  другого  такого
полковника нет ни у поляков, ни у шведов.
   Когда Зброжек перевел Миллеру и эти слова, генерал призадумался. Люди
у Куклиновского служили такие, что не колеблясь могли уйти к Кмицицу. Но
тогда они стали бы опасны  для  войск  Миллера,  во  всяком  случае  для
подвозных дорог и связи.
   Собрались  в  вышине  тучи   над   генералом   и   заслонили   совсем
заколдованную крепость.
   Зброжек, наверно, подумал о том же; словно отвечая на мысли  Миллера,
он сказал:
   - Что говорить, поднимаются  люди  в  нашей  Речи  Посполитой.  Стоит
только Кмицицу бросить клич, и к нему слетятся сотни и тысячи,  особенно
после того, что он совершил.
   - Да что он может сделать? - спросил Миллер.
   -  Не  забудьте,  генерал,  что  этот  человек  довел   до   отчаяния
Хованского, а людей у князя было с казаками в шесть раз больше, нежели у
нас. Ни один обоз не  пройдет  к  нам  без  его  воли,  а  ведь  деревни
опустошены,  и  у  нас  начинается  голод.  Кроме  того,  Кмициц   может
соединиться с Жегоцким  и  Кулешей,  и  тогда  на  его  клич  поднимется
несколько тысяч сабель. Опасный это человек и может стать  molestissimus
<Самым докучным, тягостным (лат.).>.
   - Полковник, а вы уверены в своих солдатах?
   - Я  больше  уверен  в  них,  нежели  в  себе  самом,  -  с  жестокой
откровенностью ответил Зброжек.
   - Как это больше?
   - Сказать по правде, вот где сидит у нас эта осада!
   - Я верю, что она скоро кончится.
   - Да вот вопрос: чем? Впрочем, сейчас что  взять  эту  крепость,  что
снять осаду - одинаково потерпеть поражение.
   Тем временем они доехали до риги. Миллер  соскочил  с  коня,  за  ним
спешились офицеры, и все вошли внутрь. Солдаты уже сняли Куклиновского с
балки, и, покрыв ковриком, положили навзничь на остатках  соломы.  Трупы
троих солдат лежали рядом, друг подле друга.
   - Этих ножами прикончили, - шепнул Зброжек.
   - А Куклиновского?
   - У Куклиновского ран нет, только бок обожжен да усы опалены. Он либо
замерз, либо задохнулся; собственная шапка до сих пор торчит  у  него  в
зубах.
   - Открыть его!
   Солдат  приподнял  угол  коврика,  и  на  свет  показалось  страшное,
распухшее лицо с вывалившимися  из  орбит  глазами.  Остатки  опаленных,
покрытых копотью усов заиндевели, и сосульки торчали, как клыки изо рта.
Зрелище это было настолько отвратительно, что Миллер, как ни  привык  он
ко всяким ужасам, содрогнулся.
   - Закройте поскорей! - распорядился он. - Ужас! Ужас!
   В риге наступила мрачная тишина.
   - И зачем только нас сюда принесло? - сплюнул князь Гессенский.  -  Я
теперь весь день до еды не дотронусь.
   Внезапно Миллера охватила неистовая, граничащая  с  безумием  ярость.
Лицо его побагровело, зрачки расширились, зубы заскрежетали. Дикая жажда
крови, мести овладела им. Повернувшись к Зброжеку, он крикнул:
   - Где тот солдат, который видел, что Куклиновский был в риге? Давайте
его сюда! Это сообщник!
   - Не знаю я, тут ли еще этот солдат, - ответил Зброжек.  -  Все  люди
Куклиновского разбежались, как волы, стряхнувшие ярма.
   - Поймать его! - в бешенстве заорал Миллер.