стало быть, нет пороха под стопами вашими! Господь хочет спасти  обитель
сию, дабы, как Ноев ковчег, носилась она над потопом бедствий и невзгод,
и именем бога в третий раз говорю я вам: нет пороха под костелом! А коль
я говорю его  именем,  кто  посмеет  перечить  мне,  кто  отважится  еще
сомневаться?
   Он умолк и смотрел  на  толпу  монахов,  шляхты  и  солдат.  И  такой
непоколебимой верой, надеждой и силой  дышал  его  голос,  что  и  толпа
молчала, никто не промолвил ни слова. Бодрость влилась в сердца, и  один
из солдат, простой крестьянин, сказал наконец:
   - Да будет благословенно имя господне! Вот уж три  дня  толкуют  они,
что взорвут крепость, что же она не взрывается?
   - Слава пресвятой  деве!  Что  же  она  не  взрывается?  -  повторили
несколько голосов.
   И тут всем было дивное  знамение.  Неожиданно  шум  крыльев  раздался
вокруг, и целые стаи зимних птиц появились на монастырском дворе, и  все
новые вереницы их летели из окрестных голодных деревень: серые  хохлатые
жаворонки,  золотогрудые  овсянки,  убогие  воробьи,  зеленые   синички,
красные снегири усеяли гребни крыш,  углы,  косяки  и  карнизы  костела;
иные, трепеща крылышками и жалобно щебеча, пестрым  венцом  кружили  над
головою ксендза Кордецкого и словно милостыни просили, нимало не пугаясь
людей. Изумились все, увидев это зрелище, ксендз же  минуту  молился,  а
потом сказал:
   - Вот и пташки лесные слетаются под крыло богородицы, а вы усомнились
в ее могуществе?
   Бодростью и надеждой преисполнились тут сердца, и монахи, бия себя  в
грудь, направились в костел, а солдаты на стены.
   Женщины вышли посыпать корму пташкам, и те стали жадно клевать зерна.
   Все решили, что появление маленьких лесных обитателей сулит им добро,
а врагу - худо.
   - Глубокие, знать, снега лежат, коль пташка, не глядя на  выстрелы  и
рев пушек, жмется к жилью, - толковали между собою солдаты.
   - Почему бегут они к нам от шведов?
   - А потому, что самая убогая тварь и та разум имеет и может  отличить
врага от своего.
   - Да нет! - возразил другой солдат. - Ведь и в  шведском  стане  есть
поляки. Просто голодно уже там и корма нет для лошадей.
   - Что ж, оно и лучше! - промолвил третий. -  Выходит,  всё  врут  про
порох.
   - Как так? - хором спросили солдаты.
   - Старики рассказывают, - ответил им товарищ, - что когда дом  должен
обвалиться, ласточки и воробьи, что весною свили гнезда под  крышей,  за
два-три дня  улетают  прочь,  такие  они  разумные  твари,  что  наперед
угадывают опасность. Вот и выходит, что не прилетели  бы  к  нам  птицы,
когда бы под монастырем был порох.
   - Смотри ты, неужто правда?
   - Как аминь, что молитву вершит!
   - Слава пресвятой богородице! Стало быть, плохи дела шведов!
   В эту минуту у юго-западных ворот  послышались  звуки  рожка,  и  все
бросились поглядеть, кто это явился.
   Это был шведский трубач, который привез из стана письмо.
   Монахи тотчас собрались в советном покое. Письмо было  от  Вжещовича;
граф  предупреждал,  что,  если  крепость  не  сдастся  до   наступления
следующего дня, шведы взорвут ее.
   Но даже те, кого прежде трепет клонил вниз, не поверили  теперь  этой
угрозе.
   - Пустые страхи! - кричали хором монахи и шляхта.
   - Напишем, чтоб не жалели нас. Пускай взрывают!
   Монахи и в самом деле дали Вжещовичу такой ответ.
   Тем временем солдаты окружили трубача  и  смеялись  в  ответ  на  его
угрозы.
   - Ладно! - говорили они. - Чего вам жалеть нас! Скорее дух наш примут
небеса!
   А тот, кто вручал посланцу ответное письмо, сказал:
   - Не тратьте попусту времени и слов! Вам самим есть нечего, а у  нас,
слава богу, всего вдоволь. Даже птицы бегут от вас.
   Так кончилась ничем последняя хитрость Вжещовича.
   А когда минул еще один день, стало уж вовсе ясно, что  напрасны  были
все страхи осажденных, и спокойствие снова воцарилось в монастыре.
   На  следующий  день  ченстоховский  мещанин  Яцек  Бжуханский   опять
подкинул монахам письмо, в котором предупредил их  о  новом  штурме,  но
вместе с тем и о том, что Ян Казимир выехал уже из Силезии  и  вся  Речь
Посполитая встает на шведов.  Да  и  самый  штурм,  по  слухам,  которые
распространились за стенами монастыря, должен быть последним.
   Это  письмо  Бжуханский  подкинул  с  мешком  рыбы  для  монахов   на
рождественский   сочельник;   к   крепостным   стенам   он   подобрался,
переодевшись шведским солдатом.
   К несчастью, его узнали и схватили. Миллер приказал  поднять  его  на
дыбу; но во время пыток старик имел небесные виденья и улыбался  сладко,
как дитя, и не боль,  а  неизъяснимая  радость  читалась  на  его  лице.
Генерал сам присутствовал при пытке, но не вырвал у мученика  признаний,
только убедился с отчаянием, что ничто этих людей не  поколеблет,  ничто
не сломит, и совсем пал духом.
   Тем временем к шведам явилась старая нищенка  Костуха  с  письмом  от
ксендза Кордецкого, смиренно просившего не штурмовать крепость во  время
службы на рождество. Стража и офицеры  на  смех  подняли  такого  посла,
глумились над старухой, но она решительно ответила им:
   - Больше никто не захотел пойти, потому вы с послами  как  разбойники
обходитесь, а я за кусок хлеба взялась. Недолго  мне  жить-то  осталось,
вот и не боюсь я вас, а не верите, что ж, я в ваших руках.
   Однако  ничего  дурного  ей  шведы  не  сделали.  Мало  того,  Миллер
попытался еще раз найти путь  к  миру  и  согласился  исполнить  просьбу
приора; он принял даже выкуп за Яцека  Бжуханского,  которого  шведы  не
успели  замучить,  отослал  и  часть   серебра,   найденного   шведскими
солдатами. Сделал он это назло Вжещовичу, который после своей  последней
неудачи снова впал в немилость.
   Пришел наконец рождественский сочельник.  С  первой  звездой  огни  и
огонечки затеплились во всей  крепости.  Ночь  была  тихая,  морозная  и
ясная. Шведские солдаты, костенея на шанцах от холода, глядели снизу  на
черные стены неприступной крепости и вспоминали теплые, ухиченные  мохом
скандинавские хижины, жен, детей, елки с горящими свечками,  и  не  одна