проснулось в его душе. В одно короткое мгновение полюбил он венценосного
страдальца, почувствовал, что нет для него на всем свете  никого  дороже
отца и государя, что готов он кровь пролить за него, пытки стерпеть, все
на свете. Он хотел броситься к его ногам, обнять его колени и просить  о
прощении. Шляхтич, дерзкий смутьян, умер в нем в это короткое  мгновение
и родился ярый приверженец короля, всей душою преданный ему.
   - Это наш государь, наш несчастный государь! -  повторял  он,  словно
вслух хотел подтвердить то, что видели его глаза и чуяло сердце.
   Между тем Ян Казимир  после  Евангелия  снова  опустился  на  колени,
воздел руки, устремил очи горе и погрузился в молитву. Уж и ксендз ушел,
и движение поднялось в костеле, а король по-прежнему не вставал с колен.
   Шляхтич, к которому обратился  Кмициц,  толкнул  теперь  в  бок  пана
Анджея.
   - А ты кто будешь, милостивый пан? - спросил он.
   Не сразу понял Кмициц, о чем его спрашивают, и не  вдруг  ответил  он
шляхтичу, настолько сердце его и ум были поглощены королевской особой.
   - А ты кто будешь, милостивый пан? - снова спросил шляхтич.
   - Шляхтич, как и ты, вельможный пан, -  ответил  пан  Анджей,  словно
пробудившись ото сна.
   - А как звать тебя?
   - Как звать? Бабиничем зовут меня, а родом я из Литвы, из Витебска.
   - А я Луговский, королевский придворный. Так ты едешь  из  Литвы,  из
Витебска?
   - Нет, я еду из Ченстоховы.
   От удивления Луговский на минуту онемел.
   - Ну коли  так,  привет  тебе,  пан,  привет,  ты  ведь  новости  нам
расскажешь! Наш король чуть с тоски не пропал, -  вот  уж  три  дня  нет
оттуда вестей. Ты что, из хоругви Зброжека, или, может, Калинского,  или
Куклиновского? Под Ченстоховой был?
   - Да не под Ченстоховой я был, а в  Ченстохове,  прямо  из  монастыря
еду!
   - Да ты не шутишь ли? Ну  как  же  там?  Что  слышно?  Стоит  ли  еще
Ченстохова?
   - Стоит и стоять будет. Шведы вот-вот отступят!
   - Господи! Да король  озолотит  тебя!  Так  ты  говоришь,  из  самого
монастыря? Как же шведы тебя пропустили?
   - А я у них позволения не спрашивал! Прости, однако, милостивый  пан,
не могу я в костеле подробно тебе обо всем рассказывать.
   - Правда, правда! - промолвил Луговский. - Боже милостивый! С неба ты
грянул к нам! А в костеле и впрямь неудобно рассказывать. Погоди! Король
сейчас встанет, завтракать  поедет  перед  обедней.  Нынче  воскресенье.
Пойдем со мною, мы станем в дверях, и я у входа представлю тебя  королю.
Пойдем, пойдем, время не терпит.
   С этими словами он направился к выходу, а Кмициц последовал  за  ним.
Не успели они стать в дверях, как показались оба пажа, а вслед  за  ними
из костела медленно вышел Ян Казимир.
   - Государь! - воскликнул Луговский. - Вести из Ченстоховы!
   Восковое лицо Яна Казимира сразу оживилось.
   - Что? Где? Кто приехал? - спросил он.
   - Вот этот шляхтич! Говорит, будто едет из самого монастыря.
   - Неужто монастырь уже пал? - воскликнул король.
   Но пан Анджей повалился тут ему в ноги.
   Ян Казимир нагнулся и стал поднимать его за плечи.
   - Потом! - восклицал он. - Потом! Вставай, пан, ради Христа  вставай!
Говори скорее! Монастырь пал?
   Кмициц вскочил со слезами на глазах и крикнул с жаром:
   - Не пал, государь, и не падет! Шведы разбиты!  Самая  большая  пушка
взорвана! Страх обнял их души, голод у них, беда! Отступать они думают.
   - Слава, слава тебе, владычица! - воскликнул король.
   С этими словами он повернулся к дверям  костела,  снял  шляпу  и,  не
заходя внутрь, преклонил колена на снегу у дверей.  Опершись  головою  о
каменный косяк,  он  погрузился  в  молчание.  Через  минуту  грудь  его
сотряслась от рыданий.
   Все были растроганы. Пан Анджей ревел, как зубр.
   Помолясь и выплакавшись, король встал  успокоенный,  с  просветленным
лицом. Он спросил Кмицица, как его зовут, а  когда  тот  назвался  своим
вымышленным именем, сказал:
   - Пан Луговский проводит тебя к нам. Мы и есть  не  станем,  коль  за
завтраком ты не расскажешь нам про оборону!
   Спустя четверть  часа  Кмициц  очутился  в  королевском  покое  перед
высоким собранием. Король ждал только королевы, чтобы сесть за  утреннюю
похлебку; через минуту появилась Мария Людвика. Увидев  ее,  Ян  Казимир
вскричал:
   - Ченстохова устояла! Шведы отступают! Вот пан  Бабинич,  он  приехал
оттуда и привез нам эту весть!
   Королева устремила испытующий взор на молодого рыцаря, и черные глаза
ее прояснились при виде  его  открытого  лица;  он  же,  отвесив  низкий
поклон, смело смотрел  на  нее,  как  умеют  смотреть  только  правда  и
невинность.
   - Боже всемогущий! - воскликнула королева. - Сколь тяжкое бремя  снял
ты с наших плеч, милостивый пан. Даст бог, это будет началом перемены  в
нашей судьбе. Так ты был под Ченстоховой, едешь прямо оттуда?
   - Не под Ченстоховой  он  был,  а  в  самом  монастыре,  он  один  из
защитников! - воскликнул король. - Бесценный гость. Вот бы  каждый  день
таких!  Дайте  же,  однако,  ему  слово  сказать!   Рассказывай,   брат,
рассказывай, как вы оборонялись и как хранила вас десница господня.
   - Истинная правда, ваши величества, только десница  господня  хранила
нас да чудеса пресвятой богородицы, кои  мы  всякий  день  зрели  своими
очами.
   Кмициц хотел уже начать свой рассказ, но тут в  покой  стали  входить
новые сановники. Пришел папский нунций; затем примас Лещинский;  за  ним
ксендз  Выджга,  златоуст,  он  был  сперва  канцлером  королевы,  потом
епископом варминским, а еще позже примасом. Вместе с ним вошел  коронный
канцлер Корыцинский и француз де Нуайе, придворный  королевы;  вслед  за
ними входили один за другим прочие сановники, что  не  оставили  в  беде
своего государя и предпочли разделить с ним горький хлеб изгнания, но не
изменить присяге.
   Королю не терпелось узнать новости, и он, то и дело отрываясь от еды,
повторял:
   - Слушайте, слушайте гостя из Ченстоховы! Добрые вести! Слушайте!  Он