не знала примера; города и замки открывали перед ним ворота, страна была
в его руках. Никогда еще ни одна земля  не  была  покорена  ценою  столь
малой крови и сил. Сами шведы,  дивясь  легкости,  с  какой  им  удалось
занять могущественную Речь Посполитую, не могли скрыть своего  презрения
к побежденным. Ведь стоило  сверкнуть  первому  шведскому  мечу,  и  они
отреклись от короля и отчизны,  только  бы  жить  и  мирно  пользоваться
своими богатствами, а то и приумножить их во всеобщем смятении. То,  что
в  свое  время  Вжещович  говорил  цесарскому  послу  Лисоле,  повторяли
шведский король  и  его  генералы:  "Нет  у  этого  народа  отваги,  нет
постоянства, нет порядка, нет ни веры, ни  любви  к  родине!  Он  должен
погибнуть!"
   Они забыли, что у этого народа было еще  одно  чувство,  то  чувство,
земным воплощением которого стала Ясная Гора.
   И в этом чувстве таилось его возрождение.
   Рев пушек у стен святой обители отозвался в сердце  каждого  магната,
каждого шляхтича, каждого горожанина и мужика. Крик ужаса прокатился  от
Карпат до Балтики, и великан воспрянул, как ото сна.
   - Это другой народ! - с изумлением говорили шведские генералы.
   И все  они,  начиная  с  Арвида  Виттенберга  и  кончая  комендантами
отдельных замков, стали слать  находившемуся  в  Пруссии  Карлу  Густаву
послания, полные страха.
   Земля уходила у них из-под ног; вместо прежних друзей  они  встречали
повсюду недругов, вместо покорности -  сопротивление,  вместо  страха  -
неукротимую, на все готовую отвагу, вместо кротости - жестокость, вместо
терпения - месть.
   А тем временем во всей Речи  Посполитой  ходил  по  рукам  в  тысячах
списков манифест Яна Казимира, который давно уже был выпущен в  Силезии,
но прежде не будил эха. Теперь  его  видели  в  замках,  не  захваченных
врагом. Всюду, где только не властвовал швед, шляхта собиралась кучами и
кучками и била себя в грудь, слушая возвышенные слова короля-изгнанника,
который, указывая на грехи и  ошибки,  повелевал  не  терять  надежды  и
подниматься на спасение Речи Посполитой.
   "Сколь далеко ни продвинулся враг, - писал Ян Казимир,  -  а  все  не
упущено еще время, любезные сенаторы, верная наша шляхта  и  преподобные
отцы, и в наших силах вновь обрести провинции и города, кои мы потеряли,
и вновь воздать богу  должную  хвалу,  и  оскверненные  святыни  напоить
вражеской кровью, и восстановить  исконные  ваши  вольности  и  права  и
старопольские   установления,   только   бы   вновь   воротилась    ваша
старопольская доблесть и древних ваших  предков  observantia  <Уважение,
почтение (лат.).> и любовь к своему государю, коею  дед  наш,  Сигизмунд
Первый, перед прочими  гордился  народами.  Час  приспел,  отвратясь  от
преступных деяний, выйти на поле доблести. Вставайте же  на  шведа  все,
для кого бог и святая вера превыше всего. Не ждите полководцев и воевод,
ни того порядка, что записан в законе, ибо все смешал  теперь  враг;  но
присоединяйтесь один к другому, к двоим третий,  к  троим  четвертый,  к
четвертым пятый и так per consequens <Последовательно (лат.).> и всяк со
своими холопами, а сошедшись, давайте, где  можно,  отпор  врагу.  Тогда
только выберите себе полководца. Собирайтесь в кучу,  а  как  составится
боевое войско и выберете вы себе славного полководца, ждите нас, нанося,
буде случай представится, урон врагу. Мы же, любезные  сенаторы,  верная
наша шляхта и преподобные отцы, услышав о готовности вашей и  покорности
нам, тотчас прибудем и жизнь нашу положим,  коль  требовать  того  будет
защита неделимой нашей отчизны".
   Универсал этот читали даже в стане Карла Густава, даже в замках,  где
стоял шведский гарнизон, и повсюду, где только  были  польские  хоругви.
Обливаясь слезами над каждым королевским словом, жалела шляхта о  добром
своем государе и на распятиях, иконках  богоматери  и  ладанках  клялась
исполнить его волю. Чтобы доказать свою готовность, многие, пока пыл  не
охладел в сердцах и не обсохли слезы, садились, не долго думая, на  коня
и "сгоряча" бросались рубить шведов.
   Стали гибнуть, пропадать небольшие шведские отряды. Было так в Литве,
в Жмуди, в Мазовии,  в  Великой  и  Малой  Польше.  Не  однажды  шляхта,
собравшись безо всяких воинственных намерений к соседу на  крестины  или
именины, на свадьбу или масленичную потеху, кончала тем, что,  подвыпив,
вихрем  налетала  на  ближайший  шведский  гарнизон  и  рубила  всех  до
последнего. После этого масленичный поезд, подбирая по дороге всех,  кто
изъявлял желание "поохотиться",  мчался  с  песнями  и  криками  дальше,
обращаясь в толпу, жаждавшую крови, а там и  в  повстанческую  "ватагу",
которая начинала уже настоящую  войну  с  врагом.  Крепостные  мужики  и
дворовые люди целыми толпами присоединялись к потехе; другие доносили  о
шведах-одиночках или небольших отрядах,  неосторожно  расположившихся  в
деревнях. Масленичных поездов и "ряженых" с каждым днем становилось  все
больше. Присущим народу весельем и удалью полна была эта потеха.
   Люди охотно рядились татарами, одно имя которых  в  трепет  повергало
шведов; удивительные  легенды  и  слухи  ходили  среди  них  о  дикости,
страшной и жестокой  отваге  этих  сынов  крымских  степей,  с  которыми
скандинавы доныне никогда не встречались. А так как все уже  знали,  что
хан со стотысячной ордой идет на помощь Яну Казимиру и  шляхта  бунтует,
учиняя нападения на гарнизоны, во вражеских  рядах  поднялось  небывалое
замешательство.
   Решив, что татары и впрямь уже пришли, многие полковники и коменданты
стремительно отступали в большие крепости и станы,  сея  повсюду  ложные
слухи и смуту.  В  тех  местах,  откуда  они  уходили,  шляхта  свободно
вооружалась, и беспорядочные толпы ее обращались в боевое войско.
   Но еще опаснее масленичных поездов, да и самих татар, было для шведов
крестьянское движение.  Давно  уже,  с  первого  дня  осады  Ченстоховы,
заволновался народ, смирные доселе и долготерпеливые пахари стали там  и
тут подниматься на врага, хвататься за косы и цепы и помогать шляхте. Те
шведские  генералы,  которые  умели  предвосхищать  события,  наибольшую
опасность видели именно  в  этой  туче,  ибо,  разразившись,  она  могла
обратиться в настоящий потоп и поглотить захватчиков без остатка.
   Устрашение  непокорных  казалось   шведам   главным   средством   для
подавления  в  зародыше  грозной  опасности.  Карл  Густав  еще   осыпал
милостями польские хоругви, которые отправились с  ним  в  Пруссию,  еще
заискивал   перед   ними.   Он   расточал   льстивые   речи    хорунжему
Конецпольскому, знаменитому  полководцу,  герою  Збаража.  Конецпольский
перешел на его сторону с шестью тысячами несравненной  конницы,  которая
при первом же столкновении с курфюрстом так устрашила пруссаков и внесла
такое опустошение в их  ряды,  что  курфюрст,  прекратив  сопротивление,
поспешил вступить в переговоры.