На следующий день пополудни рев пушек снова заглушил все иные голоса.
Шанцы сразу окутались дымом, земля содрогалась;  по-прежнему  летели  на
крышу костела тяжелые ядра, и бомбы, и гранаты, и  факелы  в  оправе  из
труб, которые лили потоки расплавленного свинца, и факелы без оправы,  и
канаты, и пакля. Никогда еще не был так неумолчен рев,  никогда  еще  не
обрушивался на монастырь такой шквал огня и железа;  но  не  было  среди
шведских пушек той кулеврины,  которая  одна  могла  сокрушить  стену  и
пробить бреши для приступа.
   Да и так уже привыкли защитники к огню, так  хорошо  знал  каждый  из
них, что должен он делать, что оборона и без команды шла  обычным  своим
чередом. На огонь отвечали огнем,  на  ядро  -  ядром,  только  целились
лучше, потому что были спокойны.
   Под вечер Миллер выехал посмотреть  при  последних  лучах  заходящего
солнца, что же дал этот штурм, и  взор  его  приковала  башня,  спокойно
рисовавшаяся в небесной синеве.
   - Этот монастырь будет стоять до скончания века! -  воскликнул  он  в
изумлении.
   - Аминь! - спокойно ответил Зброжек.
   Вечером в главной квартире снова  собрался  совет;  угрюмы  все  были
больше обыкновенного. Открыл совет сам Миллер.
   - Сегодняшний штурм, - сказал он, - ничего не  принес.  Порох  у  нас
кончается, половина людей погибла, прочие пали духом и не победы ждут, а
поражения. Запасы кончились, подкреплений ждать неоткуда.
   - А монастырь стоит нерушимо, как в первый  день  осады!  -  прибавил
Садовский.
   - Что же нам остается?
   - Позор!
   - Я получил приказ, - продолжал генерал, - немедленно взять  крепость
или снять осаду и направиться в Пруссию.
   - Что же нам остается? - повторил князь Гессенский.
   Все взоры обратились на Вжещовича.
   - Спасать нашу честь! - воскликнул граф.
   Короткий, отрывистый смех, похожий на скрежет зубов, сорвался  с  губ
того самого Миллера, которого звали Полиоцертесом.
   - Граф Вжещович хочет научить нас воскрешать мертвых! - сказал он.
   Вжещович сделал вид, что не слышит.
   - Честь свою спасли только убитые! - прибавил Садовский.
   Миллер начал терять самообладание.
   - И он все еще стоит, этот монастырь? Эта Ясная Гора, этот курятник?!
И я не взял его?! И мы отступаем? Сон ли это или явь?
   - Этот монастырь, эта Ясная Гора все еще стоит, -  как  эхо  повторил
князь Гессенский, - и мы отступаем, разбитые!
   Наступила минута молчания; казалось, военачальник и  его  подчиненные
находят дикое наслаждение в мыслях о собственном позоре и унижении.
   Но тут медленно и раздельно заговорил Вжещович.
   - Во всех войнах, - сказал он, - не однажды случалось, что осажденная
крепость давала выкуп за  снятие  осады,  и  тогда  войска  уходили  как
победители,  ибо  тот,  кто  дает  выкуп,  тем   самым   признает   себя
побежденным.
   Офицеры, которые сперва слушали графа с надменным  презрением,  вдруг
насторожились.
   - Пусть монастырь даст нам какой-нибудь выкуп, - продолжал  Вжещович,
- тогда никто не посмеет сказать, что мы не могли его взять, скажут, что
просто не пожелали.
   - Но согласятся ли на это монахи? - спросил князь Гессенский.
   - Ручаюсь головой, - ответил Вейгард, - более того, своей  солдатской
честью!
   - Что ж, все может  статься!  -  сказал  вдруг  Садовский.  -  Вконец
измучила нас эта осада,  но  ведь  их  тоже.  Генерал,  что  вы  на  это
скажете?
   Миллер обратился к Вжещовичу:
   - Много  тяжелых  минут  принесли  мне,  граф,  ваши  советы,  самых,
пожалуй, тяжелых во всей моей жизни, но за этот совет спасибо  вам,  век
буду помнить.
   Все вздохнули с облегчением. И в самом  деле,  речь  могла  идти  уже
только о том, чтобы уйти с почетом.
   Назавтра, в день святого Стефана, офицеры собрались все  до  единого,
чтобы выслушать ответ  ксендза  Кордецкого  на  посланное  утром  письмо
Миллера, в котором монахам предлагалось внести выкуп.
   Долго пришлось ждать офицерам. Миллер притворялся веселым; но на лице
его читалось принужденье. Никто из офицеров не  мог  усидеть  на  месте.
Тревожно бились сердца.
   Князь Гессенский и Садовский стояли у окна и  вполголоса  вели  между
собой разговор.
   - Как вы думаете, полковник, согласятся они? - спросил князь.
   - Всё как будто за то, что должны согласиться. Кто бы  не  согласился
избавиться  от  такой,  что  ни  говорите,   грозной   опасности   ценою
каких-нибудь двух десятков тысяч  талеров;  да  и  то  надо  принять  во
внимание,  что  для  монахов  не  существуют  ни  мирская  гордость,  ни
солдатская честь, во всяком случае, не должны существовать. Я вот только
боюсь, не потребовал ли генерал слишком много.
   - А сколько он потребовал?
   - Сорок тысяч талеров от монахов и двадцать тысяч от шляхты.  Ну,  на
худой конец они, может, захотят поторговаться.
   - Ах, боже мой, уступать надо, уступать! Да если бы я знал, что у них
нет денег,  я  бы  предпочел  ссудить  их,  только  чтоб  осталась  хоть
видимость почета.
   - Должен вам сказать, князь, что на этот раз совет Вжещовича, сдается
мне, хорош, я уверен, что монахи дадут выкуп. Мочи нет терпеть, уж лучше
десять приступов, чем это ожидание.
   - Уф! Вы правы. Однако этот Вжещович может далеко пойти.
   - Да пусть себе идет хоть на виселицу.
   Собеседники не  угадали.  Графу  Вейгарду  Вжещовичу  уготована  была
участь, горшая даже виселицы.
   Между тем рев пушек прервал дальнейший разговор.
   - Что это? В крепости стреляют? - крикнул Миллер.
   Он сорвался и как оглашенный выбежал вон.
   За ним последовали  остальные  и  стали  слушать.  В  самом  деле  из
крепости долетали пушечные залпы.