оно мне представляется! И  подумать  только,  что  нанес  его  нам  один
человек! Один дьявол! Один пес, черт бы его побрал!
   В припадке бессильного и поэтому совершенно  необузданного  и  дикого
гнева Миллер ударил кулаком по столу.
   Помолчав с минуту времени, он вскричал:
   - А что скажет его величество, когда до него  дойдет  весть  об  этой
потере?!
   И еще через минуту:
   - Что же делать? Не зубами же грызть эту скалу! Чтоб их громом убило,
этих уговорщиков, что заставили меня осадить крепость!
   С этими словами он в сердцах так хватил об пол хрустальную чашу,  что
хрусталь разбился в мелкие дребезги.
   Офицеры  молчали.  Недостойное  поведение  генерала,  которое  больше
приличествовало мужику, а не военачальнику,  занимающему  столь  высокий
пост, восстановило всех против него, офицеры совсем помрачнели.
   - Давайте же советоваться, господа! - крикнул Миллер.
   - Советоваться можно только спокойно, - возразил князь Гессенский.
   Миллер засопел и в гневе раздул  ноздри.  Через  некоторое  время  он
успокоился,  обвел  глазами  присутствующих,  как  бы  вызывая   их   на
откровенность, и сказал:
   - Прошу прощения, господа, но нельзя удивляться моему гневу. Не стану
вспоминать все  города,  которые  я  покорил,  приняв  начальство  после
Торстенсона, ибо не хочу я пред  лицом  нынешнего  поражения  хвастаться
старыми  успехами.  Все,  что  творится  у  стен  этой  крепости,   выше
человеческого понимания. Но посоветоваться нам надо.  За  тем  я  вас  и
позвал. Давайте же обсудим дело, и что решим мы большинством голосов, то
я и исполню.
   - Генерал, скажите, о чем мы должны  советоваться?  -  спросил  князь
Гессенский. - О том ли только, как покорить нам крепость, или о том,  не
лучше ли снять осаду?
   Миллер не хотел ставить вопрос так недвусмысленно  и,  уж  во  всяком
случае, не хотел первым произнести роковые слова, поэтому он сказал:
   - Говорите, господа, откровенно все, что вы думаете.  Все  мы  должны
печься о благе и славе его величества.
   Но никто из офицеров не хотел выступить первым с  предложением  снять
осаду, поэтому снова воцарилось молчание.
   - Полковник Садовский! - сказал через минуту Миллер голосом, которому
он постарался  придать  ласковость  и  приятность.  -  Вы  всегда  более
откровенны,  нежели  прочие,  ибо  ваша  слава  хранит  вас  от   всяких
подозрений...
   - Я думаю, генерал, - ответил полковник, - что этот Кмициц был  одним
из величайших воителей нашего времени и что положение наше отчаянное.
   - Ведь вы, сдается, полагали, что нам надо снять осаду?
   - Позвольте, генерал, я был только за то, чтобы не начинать осады.  А
это совсем другое дело.
   - Что же вы теперь советуете?
   - Теперь я уступаю слово господину Вжещовичу.
   Миллер грубо выругался.
   - Господин Вейгард ответит за эту злополучную осаду! - сказал он.
   - Не все мои советы были исполнены, - дерзко возразил Вжещович, - и я
тоже смело могу снять с себя  ответственность.  Нашлись  такие,  которые
отвергли  их.  Нашлись  такие,  которые,  питая  поистине   странную   и
непостижимую приязнь к монахам, убеждали  вас,  генерал,  отказаться  от
всех решительных средств. Я советовал повесить посланных к нам монахов и
уверен, что, когда бы это было сделано, ксендзы в страхе открыли бы  нам
ворота этого курятника.
   Вжещович обратил при  этом  взор  на  Садовского;  но  не  успел  тот
возразить, как в разговор вмешался князь Гессенский.
   - Не называйте, граф, эту твердыню курятником! -  сказал  он.  -  Чем
больше преуменьшаете вы ее значение, тем больше увеличиваете наш позор.
   - И тем не менее я советовал повесить послов. Страх и еще раз  страх,
вот что повторял я с утра до вечера; но  полковник  Садовский  пригрозил
уйти со службы, и монахи ушли отсюда целыми и невредимыми.
   - Ступайте же, граф, нынче в  крепость,  -  ответил  Садовский,  -  и
взорвите порохом самую большую их  пушку,  как  сделал  Кмициц  с  нашей
кулевриной,  и  я  ручаюсь,  что  это  пробудит  больший  страх,  нежели
разбойничье убийство послов!
   Вжещович обратился к Миллеру:
   - Генерал, я полагаю, мы собрались сюда не на забаву, а на совет!
   - У вас есть что сказать, кроме пустых упреков? - спросил Миллер.
   - Да, невзирая на веселость этих господ, которые могли  бы  приберечь
свои шуточки для лучших времен.
   - О, Лаэртид, славный своими уловками! - воскликнул князь Гессенский.
   - Господа! - обратился Вжещович к офицерам. - Всем известно,  что  не
Минерва ваша божественная покровительница, а поскольку Марс не  оправдал
ваших надежд и вы отказались от слова, позвольте сказать мне.
   - Ну, заохала гора,  сейчас  покажется  мышиный  хвостик!  -  съязвил
Садовский.
   - Прошу соблюдать тишину! - строго остановил его Миллер. -  Говорите,
граф! Помните только, что доселе ваши советы давали горькие плоды.
   - А мы, невзирая на зиму, должны есть их, как плесневелые  сухари!  -
подхватил князь Гессенский.
   - То-то вы так пьете, сиятельный князь! -  отрезал  Вжещович.  -  Оно
конечно,  вино  не  может  заменить  прирожденной  остроты  ума,  однако
помогает вам превесело переваривать даже позор. Но довольно об  этом!  Я
хорошо знаю, что в монастыре есть люди, которые давно хотят  сдаться,  и
лишь наша слабость, с одной стороны и неслыханное упорство  приора  -  с
другой, держат их в узде. От нового страха эти люди еще больше осмелеют,
поэтому нам надо сделать вид, что мы не придаем никакого значения потере
кулеврины, и штурмовать крепость еще сильней.
   - И это все?
   - Даже если бы это было все, полагаю, мой совет более отвечает  чести
шведского солдата, нежели пустые насмешки за чарой да  беспробудный  сон
после пьянства. Но это не все. Среди наших  и  особенно  среди  польских
солдат надо рассеять слух, будто рудокопы, что подводят сейчас мину  под
крепость,  открыли  старый  подземный  ход,  который  ведет  под   самый
монастырь и костел.
   - Вот это вы, граф, правильно рассудили, это дельный совет! -  сказал
Миллер.
   - Когда этот слух распространится между нашими и польскими солдатами,