сами поляки будут уговаривать монахов сдаться, они ведь, как  и  монахи,
хотят, чтобы это гнездо суеверий уцелело.
   - Неплохо сказано для католика! - проворчал Садовский.
   - Служил бы туркам, так и Рим назвал бы гнездом суеверий! - подхватил
князь Гессенский.
   - Тогда поляки непременно пошлют к монахам своих послов, -  продолжал
Вейгард, - и противники ксендза Кордецкого, которые давно хотят сдаться,
усилят свои  старания  и,  как  знать,  не  принудят  ли  приора  и  его
сторонников открыть ворота крепости.
   - "Погибнет град Приама от  коварства  божественного  Лаэртида..."  -
продекламировал князь Гессенский.
   - Клянусь богом, совершенно троянская история, а ему  сдается,  будто
он придумал что-то новое! - подхватил Садовский.
   Но Миллеру совет понравился, да он и был  неплох.  Кучка  противников
приора,  о  которой  говорил  Вжещович,  действительно  существовала   в
монастыре.  К  ней  принадлежали  даже  некоторые  слабодушные   монахи.
Смятение можно было вызвать и в рядах гарнизона, даже среди тех  солдат,
которые хотели защищаться до последней капли крови.
   - Попытаемся, попытаемся! - говорил Миллер, который, как утопающий, и
за соломинку хватался и легко переходил от  отчаяния  к  надежде.  -  Но
согласятся ли Калинский или Зброжек пойти послами в  монастырь,  поверят
ли они, что найден этот подземный  ход,  захотят  ли  рассказать  о  нем
монахам?
   - Ну, Куклиновский согласится, - ответил Вжещович. - Но лучше,  чтобы
и он поверил, что ход существует.
   Внезапно у крыльца раздался конский топот.
   - А вот и Зброжек приехал, -  сказал  князь  Гессенский,  выглянув  в
окно.
   Через минуту в сенях  зазвенели  шпоры,  и  в  покой  вошел,  вернее,
ворвался Зброжек. На нем лица не было; не успели офицеры  спросить,  что
случилось, как он крикнул в совершенном смятении:
   - Куклиновский погиб!
   - Как погиб? Что вы говорите? Что случилось? - встревожился Миллер.
   - Дайте дух перевести! - ответил Зброжек. - Вы  представить  себе  не
можете, что я видел...
   - Говорите же скорее! Что, его убили? - вскричали все сразу.
   - Кмициц! - ответил Зброжек.
   Офицеры повскакали с мест и уставились на Зброжека, как  на  безумца,
он же, выдыхая из уст целые облака пара, стал захлебываясь рассказывать:
   - Я сам видел и глазам своим не верил, - это дьявольское  наваждение.
Куклиновский мертв, трое солдат убиты, Кмицица и след простыл.  Я  знал,
что это страшный человек. Молва о нем  шла  по  всей  стране.  Но  чтобы
связанный пленник не только вырвался из рук, но  и  солдат  поубивал,  и
Куклиновского замучил, -  нет,  такого  человек  не  мог  совершить.  Он
дьявол!
   - Такого и впрямь отродясь  не  бывало!  Просто  поверить  трудно!  -
прошептал Садовский.
   -  Показал  этот  Кмициц,  на  что  он  способен!  -  заметил   князь
Гессенский. - Ведь вот не верили мы вчера полякам,  когда  они  говорили
нам, что это за птица, думали, прибавляют, по своему обычаю.
   - С ума можно сойти! - воскликнул Вжещович.
   Миллер сжал руками голову и не говорил  ни  слова.  Когда  он  поднял
наконец глаза, гневен и подозрителен был его взгляд.
   - Полковник Зброжек, - сказал он, - будь этот Кмициц  не  человек,  а
сам сатана, без посторонней помощи, без предательства он бы этого не мог
совершить. Были тут поклонники у Кмицица, были враги у Куклиновского,  и
вы принадлежали к их числу!
   Зброжек был солдат в полном смысле слова  отчаянный;  услышав,  какое
обвинение ему предъявляют, он побледнел еще больше, сорвался с места  и,
шагнув к Миллеру, посмотрел на него в упор.
   - Вы что, генерал, подозреваете меня? - спросил он.
   Наступило тягостное молчание. Никто из присутствующих не  сомневался,
что, если Миллер даст утвердительный ответ, неминуемо  произойдет  нечто
страшное, нечто неслыханное во всей истории  войн.  Все  руки  легли  на
рукояти рапир. Садовский свою даже вынул из ножен.
   Но в эту минуту офицеры увидели в окна, что двор наполнился польскими
конниками. Солдаты, видно, тоже привезли вести о Куклиновском и в случае
столкновения, несомненно, встали бы на сторону  Зброжека.  Увидел  их  и
Миллер и, хотя побледнел  от  бешенства,  однако  совладал  с  собою  и,
притворясь, будто не заметил вызывающего  поведения  Зброжека,  попросил
его совершенно натуральным голосом:
   - Расскажите подробней, как все случилось.
   Зброжек еще минуту стоял, раздувая ноздри; однако и он  опомнился,  к
тому же в покой вошли вновь прибывшие его товарищи, и  мысли  полковника
приняли другое направление.
   - Куклиновский погиб! - повторяли он.
   - Куклиновский убит!
   - Его отряд разбегается! Солдаты шумят!
   - Позвольте, господа, сказать полковнику  Зброжеку,  он  ведь  первый
принес эту новость! - воскликнул Миллер.
   Через минуту все затихли, и Зброжек начал свой рассказ:
   - Вы знаете, на последнем совете я вызвал Куклиновского, и он дал мне
слово кавалера, что будет драться  со  мной.  Да,  я  преклонялся  перед
Кмицицем, но ведь и вы, хоть и враги его, не можете не признать, что  не
всякий может совершить такой подвиг,  какой  он  совершил.  Отвагу  надо
ценить и во враге, потому я и протянул ему руку;  но  он  не  подал  мне
своей руки и назвал меня изменником. Ну я и подумал: пусть  Куклиновский
делает с ним, что хочет. Мне одно только было важно, чтобы  Куклиновский
не поступил с ним противно рыцарской чести, так как позор пал  бы  тогда
на всех поляков, а вместе с ними и на меня. Потому-то я непременно хотел
драться  с  Куклиновским  и  сегодня  утром,  прихватив  с  собою  двоих
хорунжих, поехал в его стан. Приезжаем на квартиру,  нам  говорят:  "Нет
его!" Посылаю сюда - нет его! На квартире говорят, что он и не  ночевал,
но они не беспокоились, думали, он остался у вас, генерал.  А  тут  один
солдат говорит нам, будто ночью Куклиновский увез Кмицица в поле, там  в
риге он хотел его пытать огнем. Еду туда,  двери  риги  настежь.  Вошел,
вижу: висит на  балке  голое  тело.  Подумал,  Кмициц,  но  когда  глаза
пригляделись к темноте, вижу, кто-то тощий висит, костлявый, а  тот  был
сущий Геркулес. Что за диво, думаю, как это  он  мог  иссохнуть  так  за
ночь? Подхожу ближе - Куклиновский!