меня пожелает.
   - Говори: чего хочешь?
   Пухлое лицо Редзяна потемнело, а глаза зажглись ненавистью и злобой.
   - Не хочу я никакой награды, - сказал он, -  об  одном  прошу:  чтобы
ваша милость мне Богуна уступил.
   - Богуна? - переспросил удивленно Скшетуский.  -  Что  же  ты  с  ним
делать станешь?
   - Уж я, сударь мой, придумаю, чтоб и себя не обидеть, и ему с  лихвой
воздать за то, как  он  со  мной  в  Чигирине  обошелся.  Ваша  милость,
конечно, смерти его предать  велит  -  дозвольте  же,  сперва  я  с  ним
расквитаюсь!
   Скшетуский нахмурился.
   - Не будет этого! - сказал он твердо.
   - О господи! Лучше бы мне погибнуть, -  жалобно  вскричал  Редзян.  -
Неужто я затем только жив остался, чтобы до конца своих дней  не  избыть
позора!
   - Проси, чего хочешь, - сказал Скшетуский, - ни  в  чем  не  получишь
отказу, но этому не бывать! Опомнись, спроси родительского  совета,  что
есть больший грех: сдержать такой  зарок  или  от  него  отказаться.  Не
пособляй своею  рукой  божьей  карающей  деснице  -  как  бы  самому  не
досталось. Стыдись! Человек этот и так у  всевышнего  смерти  просит,  к
тому же изранен и лишен свободы. Кем же ты для него  стать  собираешься?
Неужто катом? Ужели над связанным готов надругаться,  раненого  добьешь?
Ты кто, татарин или лиходей казацкий? Я, пока жив, этого не допущу. И не
вспоминай больше.
   В голосе рыцаря прозвучали такая сила и твердость,  что  слуга  сразу
потерял всякую надежду и только проговорил, чуть не плача:
   - В полном-то здравии он с двумя такими, как я, играючи справится,  а
больному, выходит, мстить не пристало - когда  ж  мне  платить  за  свои
обиды?
   - Месть предоставь богу, - промолвил Скшетуский.
   Парень разинул рот, собираясь  еще  что-то  сказать  или  спросить  о
чем-то, но пан Ян поворотился и пошел к шатрам, перед которыми собралось
многолюдное общество. Посредине  сидела  пани  Витовская,  рядом  с  нею
княжна, а вокруг толпились рыцари. Несколько впереди их стоял Заглоба  с
непокрытою головой и рассказывал об  осаде  Збаража  тем,  кто  вернулся
из-под Зборова. Слушали его, затаив дыханье, бледнея от волнения, и  те,
кому в Збараже не довелось быть, горько о том сожалели. Пан Ян сел подле
княжны и, взяв ее ручку, поднес  к  губам  -  и  так  сидели  они  тихо,
прижавшись друг к другу. Солнце уже покидало  небесный  свод,  на  землю
спускался вечер. Скшетуский тоже заслушался,  словно  что-то  новое  для
себя мог узнать. Заглоба только пот утирал со лба - и все более  повышал
голос... У одних  в  памяти  вставали,  а  другим  воображение  рисовало
недавние кровавые сцены: точно своими глазами,  видели  рыцари  окопы  в
окружении несметных полчищ и ожесточенные штурмы, слышали вой  и  вопли,
гром пушек и самопалов, и на валу,  под  градом  пуль,  видели  князя  в
серебряных доспехах... И как потом пришли беда и голод,  какие  багровые
стояли  ночи,  когда  смерть  громадной  зловещей  птицей  кружила   над
валами... Как уходили из лагеря Подбипятка, Скшетуский... Слушая, рыцари
то очи возводили к небу, то хватались за рукояти сабель, Заглоба же  так
закончил свой рассказ:
   - И оставили мы там одни могилы, один огромный  курган,  а  если  под
курганом тем не покоится гордость Речи Посполитой и  цвет  рыцарства,  и
князь-воевода, и я, и все мы,  от  самих  казаков  получившие  прозванье
збаражских львов, - его заслуга!
   И с этими словами Заглоба указал на Скшетуского.
   - Так и есть, воистину! - вскричали Марек Собеский и пан Пшиемский.
   - Честь ему и слава! Благодарствуй! - загремели со всех сторон зычные
голоса рыцарей. - Vivat Скшетуский! Vivant молодая чета! Да  здравствует
герой! - все громче и громче раздавались восклицания.
   Воодушевление охватило всех собравшихся. Одни  побежали  за  чарками,
другие подбрасывали вверх шапки. Зазвенели сабли в руках у  солдат  -  и
вскоре все звуки и голоса слились в единый возглас, грому подобный:
   - Да здравствует! Слава! Слава!
   Скшетуский, как истый  рыцарь-христианин,  смиренно  опустил  голову,
княжна же поднялась, откинула косы - на щеках ее  воспылал  румянец,  во
взоре светилась гордость, ибо этот рыцарь должен был стать ее  мужем,  а
мужняя слава для жены все равно, что солнечный свет для земли.


   Поздней уже ночью разъехались  собравшиеся  в  разные  стороны.  Чета
Витовских, пан Пшиемский и староста красноставский отправились с полками
в  Топоров,  а  Скшетуский  с  княжной  и  хоругвью  Володыёвского  -  в
Тарнополь. Ночь была такой же погожей, как минувший день. Мириады  звезд
зажглись на  небе.  Луна,  взойдя,  осветила  поля,  покрытые  паутиной.
Солдаты  затянули  песню.  Вскоре  с  лугов  поднялся  белый  туман,   и
окрестность сделалась похожей на огромное озеро, залитое лунным светом.
   Такою же ночью  выходил  недавно  Скшетуский  из  Збаража,  а  теперь
чувствовал, как бьется подле его сердца сердце княжны Курцевич.

Эпилог

   Величайшая в истории трагедия не закончилась ни под Збаражем, ни  под
Зборовом - даже первый ее акт там не завершился. Прошло два года, и  все
казачество  вновь  восстало  на  бой  с   Речью   Посполитой.   Поднялся
Хмельницкий, более могущественный, чем когда-либо прежде, и  с  ним  хан
всех орд и те  же  самые  полководцы,  что  осаждали  Збараж:  неистовый
Тугай-бей, и Урум-мурза, и Артим-Гирей, и Нурадин, и Калга, и Амурат,  и
Субагази. Дымы пожаров, людские стоны сопутствовали  им,  тысячи  воинов
рассеялись  по  полям,  заполонили  леса,  полмиллиона   уст   исторгали
воинственные кличи  -  и  казалось  людям,  настал  последний  час  Речи
Посполитой.
   Но и Речь Посполитая  пробудилась  из  оцепененья,  отвергла  прежнюю
политику канцлера, отказалась от переговоров и перемирий. Ни у  кого  не
осталось сомнений, что сколько-нибудь долгий мир  лишь  мечом  завоевать
можно, и, когда король двинулся против неприятельских полчищ, с ним  шли
сто тысяч войска и шляхты, не считая челяди и обозной прислуги.
   И, конечно, были среди них  все  герои  нашего  повествованья.  Князь
Иеремия Вишневецкий  со  всей  своею  дивизией,  в  которой  по-прежнему