- И хан там?
   - Да...
   Наступило  глухое  молчание.  Присутствующие  лишь   переглядывались,
растерянность рисовалась на всех лицах.
   - Как же вы выстояли? - спросил канцлер, не скрывая недоверия.
   Услышав эти слова, Скшетуский вскинул  голову,  словно  новые  обретя
силы, горделивое выражение  сверкнуло  на  его  лице,  и  он  ответил  с
неожиданной силой в голосе:
   - Двадцать отбитых штурмов, шестнадцать выигранных сражений  в  поле,
семьдесят пять вылазок...
   И снова настало молчанье.
   Внезапно король расправил  плечи  и  встряхнул  париком,  словно  лев
гривой; на желтоватом его лице проступил румянец, глаза блеснули.
   - О господи! - вскричал он. - Довольно с  меня  этих  советов,  этого
топтанья на месте - нечего больше медлить! Есть хан или нету,  собралось
или не собралось ополченье - хватит, клянусь богом! Сегодня же  идем  на
Збараж!
   - На Збараж! На Збараж! - повторило несколько решительных голосов.
   Лицо прибывшего просияло, как ясная зорька.
   - Милостивый король, государь мой! - сказал он. - С тобою на жизнь  и
на смерть!..
   От этих слов как воск растаяло благородное  монаршье  сердце,  и,  не
гнушаясь отталкивающим обличьем рыцаря, он обхватил  его  голову  обеими
руками и молвил:
   - Ты мне милее иных, что  в  атласах.  Господи!  За  меньшие  заслуги
некоторые получают староства...  Знай,  подвиг  твой  не  останется  без
награды. И не спорь! Я должник твой!
   И остальные вслед за королем тотчас начали восклицать:
   - Не было еще рыцаря доблестней!
   - Этому и среди збаражских не найдется равных!
   - Славу бессмертную ты стяжал!
   - Как же меж татар и казаков сумел пробраться?..
   - В болотах прятался, в камышах, лесом шел... блуждал... без еды...
   - Накормить его! - крикнул король.
   - Накормить! - повторили прочие.
   - Одеть его!
   - Завтра получишь коня и платье, - сказал король. - Ни в чем не будет
тебе недостатка.
   Следуя примеру короля, все наперебой принялись  превозносить  рыцаря.
Снова на него посыпались вопросы, на которые  он  отвечал  с  превеликим
трудом, потому что все большую  чувствовал  слабость  и  едва  не  терял
сознания. Принесли  еду;  в  ту  же  минуту  вошел  ксендз  Цецишовский,
королевский духовник.
   Вельможи расступились: ксендз был премного учен, уважаем, и слово его
для короля значило едва ли не больше, чем слово канцлера,  а  с  амвона,
бывало, он таких  вещей  касался,  о  которых  и  на  сейме  осмеливался
говорить не  всякий.  Его  тотчас  обступили  со  всех  сторон  и  стали
рассказывать, что из Збаража  пришел  рыцарь,  что  князь,  несмотря  на
лишенья  и  голод,  продолжает  еще  громить  хана,   пребывающего   там
собственною персоной, и Хмельницкого, который за весь  минувший  год  не
потерял столько людей, сколько в збаражскую осаду, наконец,  что  король
желает идти на выручку осажденным, даже если ему со всем войском суждено
погибнуть.
   Ксендз молча слушал, беззвучно шевеля  губами,  и  поминутно  обращал
взор на изможденного  рыцаря,  который  меж  тем  занялся  едою;  король
повелел ему не смущаться своим присутствием и еще приглядывал сам, чтобы
тот ел хорошенько, да время от времени отпивал за его здоровье глоток из
небольшого серебряного кубка.
   - А как зовется сей рыцарь? - спросил наконец ксендз.
   - Скшетуский.
   - Не Ян ли?
   - Ян.
   - Поручик князя воеводы русского?
   - Так точно.
   Ксендз поднял к небесам морщинистое лицо и опять углубился в молитву,
а потом промолвил:
   - Восславим имя господа нашего, ибо неисповедимы пути, коими он ведет
человека к покою и счастью. Аминь. Я этого рыцаря знаю.
   Скшетуский, услыша эти слова, невольно обратил взгляд на ксендза,  но
лицо того, весь облик и голос были ему совершенно незнакомы.
   - Стало быть, ты один из всего войска взялся пройти  через  вражеский
лагерь? - спросил его ксендз.
   - Передо мной пытался один благородный рыцарь, но  погиб,  -  ответил
Скшетуский.
   - Тем больше твоя заслуга, раз после такого дерзнул  пойти.  Судя  по
виду твоему, страшный ты путь проделал. Господь оценил принесенную тобой
жертву, тронут был молодостью и добродетелями твоими и не оставил  своей
защитой.
   Внезапно ксендз обратился к Яну Казимиру.
   - Милостивый король, - сказал он, - стало  быть,  ты  тверд  в  своем
решении идти князю воеводе русскому на помощь?
   - Твоим молитвам, отче, - ответил король, - вверяю отечество, себя  и
войско,  ибо  знаю,  что  огромен  риск,  но  нельзя  позволить,   чтобы
князь-воевода смерть нашел в этой злосчастной  крепости  и  с  ним  пали
такие рыцари, как сей, что сидит перед нами.
   - Господь пошлет нам викторию! - воскликнуло несколько голосов.
   Ксендз воздел руки к небу, и в зале воцарилась тишина.
   - Benedico vos,  in  nomine  Patris  et  Filii,  et  Spiritis  sancti
<Благословляю вас во имя отца, и сына, и святого духа (лат.).>.
   - Аминь! - промолвил король.
   - Аминь! - повторили остальные.
   Спокойствие  пришло  на  смену  озабоченности,  до  этой  минуты   не
сходившей с лица Яна Казимира,  лишь  глаза  его  светились  необычайным
блеском. Меж собравшимися  затеялся  негромкий  разговор  о  предстоящем
походе - многие еще сомневались, что король выступит немедля,  -  он  же
взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузу, чтобы тот ее ему прицепил.
   - Когда ваше королевское  величество  изволит  выступить?  -  спросил
канцлер.
   - Бог дал погожую ночь, - ответил король, -  кони  не  устанут.  -  И
добавил, обращаясь  к  обозному  стражнику:  -  Прикажи  трубить  поход,