Володыёвского, он даже руки сложил и  поднес  ко  рту,  чтобы  крикнуть:
"Михал! Михал!"
   К счастью, какая-то милосердная камышина ударила его по  лицу  мокрой
прохладной кистью. Он опомнился  -  и  увидел  впереди  себя,  несколько
справа, слабенький огонечек.
   Теперь он уже не сводил глаз с этого огонька и некоторое время упорно
шагал прямо к нему.
   И вдруг остановился,  заметив  перед  собой  чистую  полосу  воды,  и
вздохнул облегченно. То была река, а слева и справа от нее - болотце.
   "Хватит кружить по берегу, можно сворачивать", - подумал рыцарь.
   С обеих сторон  водяного  клина  тянулись  ровные  ряды  тростника  -
Скшетуский пошел, держась ближайшего к нему ряда.  Еще  минута  -  и  он
понял, что на верном пути. Оглянулся: пруд был позади, а вперед  уходила
узкая светлая полоска, которая не  могла  быть  ничем  иным,  кроме  как
рекою.
   И вода здесь была холоднее.
   Однако очень скоро им  овладела  страшная  усталость.  Ноги  дрожали,
перед глазами клубился черный туман. "Сейчас, только дойду до  берега  и
лягу, - думал рыцарь. - Дальше не пойду, отдохну сначала".
   И, упав на колени, нащупал руками  сухую  кочку,  поросшую  мохом,  -
островком лежала она среди очерета.
   Севши на эту кочку, Скшетуский утер  окровавленное  лицо  и  вздохнул
полной грудью.
   Мгновение спустя ноздри ему защекотал запах дыма.  Рыцарь  обернулся:
на берегу, в сотне шагов от воды, горел костер, вокруг  которого  кучкой
сидели люди.
   Сам он находился прямо против этого костра и в те минуты, когда ветер
раздвигал камыши, мог видеть все как на ладони.  С  первого  же  взгляда
Скшетуский распознал татарских конепасов, которые сидели  подле  огня  и
ели.
   И тут в нем пробудился ужасный голод. Утром он съел  кусочек  конины,
который не насытил бы и двухмесячного волчонка, и с тех  пор  во  рту  у
него не было и маковой росинки.
   Стал он срывать растущие обок круглые  стебли  кувшинок  и  жадно  их
высасывать. Так разом утолялись и голод, и жажда, потому что жажда  тоже
его терзала.
   При этом он неотрывно смотрел на костер,  который  помалу  бледнел  и
меркнул. Люди вокруг костра как бы заволоклись туманом и, казалось,  все
отдалялись.
   "Ага! Сон меня одолевает! - подумал рыцарь. -  Что  ж,  посплю  прямо
здесь, на кочке!"
   Меж тем у костра поднялось движенье. Конепасы  встали.  Вскоре  слуха
Скшетуского достигли крики: "Лош! Лош!"  Им  ответило  короткое  ржанье.
Брошенный костер стал медленно гаснуть. Еще через короткое время  рыцарь
услышал свист и глухой топот копыт по росистому лугу.
   Скшетуский не мог понять, почему уехали конепасы. Вдруг  он  заметил,
что метелки тростников и широкие листья кувшинок как  будто  поблекли  и
вода сверкает иначе, нежели под лунным  светом,  а  воздух  затягивается
легкой дымкой.
   Он огляделся - светало.
   Вся ночь ушла на то, чтобы обогнуть пруд и достичь реки и болотца.
   Он был почти в самом начале пути. Теперь предстояло идти рекою и  при
свете дня пробираться через табор.
   Лучи встающего солнца  пронизывали  воздух.  На  востоке  небо  стало
бледно-зеленого цвета.
   Скшетуский опять спустился с кочки в болотце и, добравшись вскоре  до
берега, высунул голову из очерета.
   Шагах, быть может, в пятистах от него виднелся татарский  дозор,  луг
же был совершенно пустынен, только неподалеку на сухом бугорке  светился
догорающим жаром костер; рыцарь  решил  ползти  к  нему  под  прикрытьем
высоких трав, кое-где перемежающихся камышами.
   Доползши, он кинулся искать, не найдется ли каких остатков съестного.
И нашел: свежеобглоданные бараньи кости, на которых остались еще  жир  и
жилы, да несколько печеных репок, позабытых в теплой  золе,  -  и  ел  с
прожорливостью дикого зверя, пока не заметил, что дозоры,  расставленные
вдоль всего пути, который он проделал,  возвращаясь  той  же  дорогою  в
табор, приближаются к его кострищу.
   Тогда он пополз назад и  через  несколько  минут  скрылся  за  стеной
тростника. Отыскав свою кочку, бесшумно на  нее  опустился.  Караульщики
меж тем проехали мимо. Скшетуский немедля  принялся  за  кости,  которые
захватил с собою и которые затрещали  теперь  в  его  могучих  челюстях,
словно у волка в пасти. Он обгрыз жир и жилы, высосал мозг, разжевал что
сумел - утолил немного голод. Такого роскошного завтрака в  Збараже  ему
давненько едать не приходилось.
   И сразу как бы обрел новые силы.  Его  подкрепили  как  пища,  так  и
встающий  день.  Делалось  все  светлее,  восточная  сторона   неба   из
зеленоватой превратилась в розово-золотую, утренний холодок, правда, был
весьма докучлив, но рыцарь утешался мыслью, что  вскоре  солнце  согреет
его натруженные члены. Он внимательно  огляделся.  Кочка  была  довольно
большая, округлая и коротковатая, правда, но  зато  достаточно  широкая,
чтоб на ней могли свободно улечься двое. Тростники обступали ее со  всех
сторон как стеною, совершенно скрывая от людских взоров.
   "Здесь меня не найдут, - подумал Скшетуский, - разве что за рыбой кто
сунется в камыши, а рыбы нет - от падали вся издохла. Тут и  отдохну,  и
поразмыслю, что делать".
   И стал раздумывать, идти ему дальше по реке или нет; в  конце  концов
решил, что пойдет,  если  подымется  ветер  и  взбаламутит  тростник:  в
противном случае колыхание и шелест стеблей могут его выдать, к тому  же
проходить, вероятно, придется неподалеку от табора.
   - Благодарю тебя, господи, что я еще жив! - тихо прошептал он.
   И возвел очи к небу, а затем мыслями  перенесся  в  польский  лагерь.
Замок, позолоченный первыми лучами восходящего солнца, с его кочки виден
был преотлично. Может, кто-нибудь там оглядывает с  башни  в  зрительную
трубу пруды и тростник, а уж Заглоба с Володыёвским непременно до  самой
ночи станут высматривать с валов,  не  увидят  ли  где  его  висящим  на
осадной башне.
   "Теперь не увидят!" - подумал Скшетуский, и грудь  его  переполнилась
блаженным чувством освобождения.
   "Не увидят, не увидят! - повторил он еще и еще  раз.  -  Малую  часть
пути я прошел, но ведь и ее надо было проделать.  И  далее  господь  мне