поможет".
   И уже глазами воображения видел  себя  за  неприятельским  станом,  в
лесах, где стоит королевское войско, -  там  ополчение,  собравшееся  со
всей страны, гусары, пехота, чужеземные полки; земля гудит под  тяжестью
пушек, людей, лошадей, и средь этого многолюдья  -  сам  его  величество
король...
   Потом ему представилась упорнейшая битва, разбитые таборы -  и  князя
увидел он, летящего со всею своею  конницей  по  грудам  тел,  и  увидел
встречу войск...
   Глаза его, воспаленные, опухшие, смыкались от яркого света, а  голова
клонилась от избытка мыслей.  Какое-то  сладостное  бессилие  охватывало
рыцаря, наконец он растянулся во весь рост на мху и тотчас уснул.
   Тростник шумел. Солнце высоко поднялось в небе и горячим своим взором
согревало его, сушило одежду - он же спал  не  шевелясь,  крепким  сном.
Всякий, завидя его распростертым на мху с окровавленным  лицом,  подумал
бы, что на кочке лежит труп, выброшенный водою. Час проходил за часом  -
Скшетуский не просыпался. Солнце достигло зенита и начало  клониться  на
противоположную часть небосвода - он все еще спал.  Разбудило  его  лишь
пронзительное ржанье  грызущихся  на  лугу  жеребцов  и  громкие  окрики
конепасов, разгоняющих лошадей кнутами.
   Он протер глаза, огляделся, вспомнил, где находится. Посмотрел вверх:
на красном от догорающего заката небе мерцали звезды - он проспал  целый
день.
   Но ни отдохнувшим, ни набравшимся сил Скшетуский себя не чувствовал -
напротив, все кости его болели. Однако он подумал, что  новые  испытания
возвратят крепость  телу,  и,  спустив  ноги  в  воду,  без  промедления
двинулся дальше.
   Теперь он шел вдоль самого  края  зарослей,  по  чистой  воде,  чтобы
шелест тростника не привлек  вниманья  табунщиков,  на  берегах  пасущих
лошадей. Последние отблески дня погасли, и было довольно  темно  -  луна
еще не показалась из-за лесу. Река стала много  глубже:  местами,  теряя
дно из-под ног,  Скшетуский  волей-неволей  пускался  вплавь,  что  было
нелегко в одежде, да и течение,  встречь  которому  он  плыл,  сколь  ни
ленивое, все же тянуло его обратно к прудам. Зато самый зоркий татарский
глаз не мог бы различить на фоне темной стены тростника голову человека.
   Поэтому подвигался он достаточно смело,  иногда  вплавь,  но  большей
частию брел в воде по пояс, а то и по плечи, пока наконец не добрался до
места, откуда глазам его представились тысячи и тысячи  огней  по  обеим
сторонам реки.
   "Это таборы, - подумал он, - помоги мне теперь, боже!"
   И прислушался.
   Слитый гул множества голосов достигнул его ушей. Да, то были  таборы.
На левом берегу реки,  если  глядеть  по  течению,  раскинулся  казацкий
лагерь со своими бессчетными палатками и возами, а на правом - татарский
кош; шум и говор неслись с обеих сторон, человеческие голоса мешались  с
дикими звуками сопелок и  бубнов,  ревом  волов,  верблюдов,  выкриками,
лошадиным ржаньем. Река разделяла таборы и служила помехой для  раздоров
и кровавых стычек: татары не могли спокойно стоять близ казаков. В  этом
месте речное русло расширялось, а быть может, было расширено специально.
Впрочем, если судить по огням,  возы  по  одну  сторону  и  тростниковые
шалаши по другую располагались примерно в полусотне шагов от  реки  -  у
самой же воды, вероятно, стояли сторожевые посты.
   Камыш и ситовник редели - видно, против лагерей берега были песчаные.
Скшетуский прошел еще шагов пятьдесят - и остановился. Какою-то  грозной
силой повеяло на него от этих людских скопищ.
   В ту минуту почудилось рыцарю, что все  настороженное  внимание,  вся
ярость тысяч живых существ обращены против него, и он ощутил полное свое
перед ними бессилье, полную беззащитность. И одиночество.
   "Здесь никому не пройти!" - подумал он.
   Но  все-таки   двинулся   дальше,   влекомый   каким-то   неодолимым,
болезненным любопытством. Ему хотелось поближе взглянуть на эту страшную
силу.
   Вдруг он остановился. Лес тростника оборвался,  как  будто  срезанный
под  корень.  Возможно,  его  и  впрямь  посрезали  на  шалаши.  Впереди
открылась ровная гладь, кроваво-красная от костров, глядящихся в воду.
   Два из них высоким и ярким пламенем горели каждый на своем берегу над
самой рекою. Подле одного стоял татарин на лошади, подле второго - казак
с длинной пикой. Оба посматривали то на воду, то друг на друга.  Вдалеке
виднелись еще дозорные, тоже не спускавшие глаз с реки.
   Отблески костров перекидывали через реку  как  бы  огненный  мост.  У
берегов стояли рядами лодчонки, на которых караульщики плавали по пруду.
   - Нет, это невозможно, - пробормотал Скшетуский.
   Его  вдруг  охватило  отчаяние.  Ни  вперед  нельзя  идти,  ни  назад
возвращаться! Вот уже скоро сутки влечется он по болотам и топям,  дышит
зловонными испарениями, мокнет  в  воде  -  и  все  лишь  затем,  чтобы,
достигнув наконец таборов, через которые взялся пройти,  убедиться,  что
это невозможно.
   Но и возвращение  было  столь  же  невозможно;  рыцарь  понимал,  что
тащиться вперед у него, быть может, еще найдутся силы, но они  иссякнут,
вздумай он повернуть обратно. К отчаянию примешивалась глухая ярость;  в
какое-то мгновенье ему захотелось вылезти из воды  и,  уложив  дозорных,
врезаться в гущу толпы и погибнуть.
   Снова ветер невнятно зашептался с тростником; одновременно он  принес
из Збаража колокольный звон. Скшетуский начал  жарко  молиться;  он  бил
себя в грудь и  взывал  к  небесам,  прося  о  спасении  со  страстью  и
отчаянной надеждой утопающего;  он  молился,  а  кош  и  казацкий  табор
гомонили зловеще, словно в ответ на его молитву;  черные  и  красные  от
огня фигуры сновали взад-вперед как сонмища  чертей  в  пекле;  дозорные
стояли недвижно, а река несла вдаль кровавые свои воды.
   "Когда настанет  глубокая  ночь,  костры  погаснут",  -  сказал  себе
Скшетуский и принялся ждать.
   Прошел час, второй. Гомон  стихал,  костры  и  впрямь  помалу  начали
меркнуть - кроме двух сторожевых: эти разгорались все ярче.
   Часовые сменялись: ясно было, что  дозорные  простоят  на  постах  до
рассвета.
   Скшетускому пришло в голову, что, возможно, днем  проскользнуть  мимо
них будет легче, но он быстро расстался с этой мыслью. Днем к реке ходят
по воду, поят скотину, купаются - берега полны будут народом.
   Вдруг взгляд его упал на челны. У обоих берегов их стояло по полсотне
в ряд, а с татарской стороны ситовник подходил к ним вплотную.