дарственной надстройки  буржуазного  экономического  владычества  больше
всего была выявлена именно в годы Консульства, и  это  дало  ему  колос-
сальную популярность не только в первые годы его правления, но в  глазах
и позднейших буржуазных историков, отражавших взгляды восторжествовавше-
го класса.
   Итак, 30-летний генерал, до сих пор никогда  ничем  не  занимавшийся,
кроме войны, завоеватель Италии, завоеватель Египта, одним ударом  унич-
тоживший законное правительство республики, оказался вечером 19  брюмера
властителем одной из величайших европейских держав, которую, в сущности,
он вовсе не знал в тот момент, да и не  имел  еще  времени  узнать.  Эта
страна жила исторической жизнью полторы тысячи лет,  если  даже  считать
только от Хлодвига; затем полуторатысячелетнее  царство  было  разрушено
революцией, ниспровергшей разом и феодальный строй  и  монархию,  с  ним
связанную; воцарилась республика, и вот теперь он,  корсиканский  дворя-
нин, генерал этой самой республики, в свою очередь ниспроверг  республи-
канское правление и стал единоличным повелителем. Перед  ним  были  годы
старорежимных обломков и масса новых, выявленных революцией  материалов,
очень много начатого и неоконченного, начатого и брошенного, начатого  и
взятого назад; все было как бы в хаосе и брожении.
   Что касается внешних дел, то здесь первый консул  тоже  столкнулся  с
высшей степени сложным и опасным положением. Пока он завоевывал  Египет,
вторая европейская коалиция отвоевала у французов Италию. Поход Суворова
уничтожил плоды одержанных Бонапартом в 1796-1797 гг. побед.  Правда,  у
Суворова уже не хватило сил и возможностей после  перехода  через  Альпы
вторгнуться во Францию, как он раньше рассчитывал, но коалиция вовсе  не
складывала оружия, и уже весной можно было ждать  врагов  у  французских
границ. Денег в казначействе не было; были целые армейские части,  кото-
рые месяцами не получали ассигнованных на их содержание  сумм.  С  любо-
пытством и не без иронии испытанные в делах политические деятели  ждали,
как выйдет из этих сложнейших, запутаннейших,  опаснейших  обстоятельств
молодой корсиканец, никакого другого дела, кроме своего солдатского,  до
сих пор не делавший и не знавший.
   Бонапарт начал с организации новой власти, т. е. с оформления  своего
самодержавия. Не без чувства комизма можно наблюдать первые встречи  его
со старыми политиками вроде Сийеса, который думал играть первую  роль  и
быть как бы наставником и ментором при неопытном молодом человеке. Напо-
леон уже тогда считал профессиональных политиков тогдашней Франции уста-
ревшими болтунами, не желающими понять, что их время  прошло.  Якобинцев
он ненавидел и боялся, о Робеспьере (и старшем и младшем, с которым был,
как мы видели, лично в хороших отношениях) никогда не вспоминал, но было
ясно, что он уже и подавно хорошо знает цену тем, кто погубил Робеспьера
и кто занял его место. Термидорианские спекулянты, казнокрады и  взяточ-
ники, прикрывающие пустозвонным краснобайством свои темные делишки, воз-
буждали в нем гадливое чувство.
   Сийес, которому Бонапарт поручил составить проект новой  конституции,
усердно сидел над искусно задуманными и очень хитро сплетенными  консти-
туционными программами, забывая о том, что теперь буржуазия в своей мас-
се и в городе и в деревне требовала прочного полицейского порядка,  зак-
репления своих прав, которые непосредственно касались свободы в торговле
и промышленности; крестьяне-собственники  хотели  полной  уверенности  в
прочности обладания новоприобретенными землями. Но проекты Сийеса  Бона-
парт совсем неожиданно для автора назвал нелепыми, дал руководящие  ука-
зания и внес "поправки".
   Новая конституция была готова уже через месяц  после  переворота.  Во
главе республики стоят три консула, из которых первый облечен всей  пол-
нотой власти, а два других - правом совещательного голоса. Сенат  назна-
чается консулами, а он в свою очередь назначает членов  Законодательного
корпуса и Трибуната из числа нескольких тысяч кандидатов, избираемых на-
селением.
   Новая конституция - так было сначала обещано - должна  была  подверг-
нуться всенародному голосованию. Но Бонапарт вдруг объявил, что  консти-
туция вводится в действие уже сейчас, до плебисцита. Первым консулом был
"назначен", конечно, Бонапарт.
   4 нивоза (25 декабря 1799 г.) произошел плебисцит, утвердивший и  но-
вую конституцию и трех консулов во главе с Бонапартом. 3011 007  голосов
ответили положительно. 1562 - отрицательно. Голосовала и  армия,  причем
это голосование происходило кое-где по полкам,  и  солдаты  отвечали  на
вопрос командиров хором. Голосование в деревнях  и  городах  происходило
под бдительным надзором властей. Впрочем, собственническая  масса  среди
крестьянства, большинство буржуазии в городах и даже,  по  свидетельству
современников, немало рабочих в городах  были  в  тот  момент  настроены
вполне благоприятно относительно первого консула, в котором видели чело-
века, спасшего республику от роялистов 13 вандемьера и способного  отра-
зить все еще грозящую интервенцию со стороны Англии, Австрии и России.
   Вся полнота власти сосредоточилась в его руках. Все остальные  учреж-
дения существовали в виде каких-то бледных теней, никогда не  имевших  и
не пытавшихся иметь ни малейшего влияния. Сийес был в недоумении и  оби-
де. Но Бонапарт его богато наградил и навсегда отстранил от какой бы  то
ни было активной роли. Ему нужны были слуги и исполнители, а не советчи-
ки и законодатели.
   Тотчас же обнаружилось, что ему не нужны и  критики.  Постановлением,
проведенным вскоре после введения в  действие  консульской  конституции,
Бонапарт (27 нивоза) приказал из 73 существовавших до тех пор газет зак-
рыть 60, а остальные 13, до поры до времени уцелевшие (спустя  некоторое
время из них было закрыто еще девять и осталось четыре) были отданы  под
суровый надзор министра полиции. Наполеон  органически  не  выносил  че-
го-либо даже отдаленно похожего на свободу печати. Эти первые шаги очень
ярко обрисовывали воззрение Наполеона на свою власть. Ему казалось,  что
его беспредельную власть дали ему только гренадеры в дни брюмера 1799 г.
Быть во всем обязанным только своим гренадерам, т. е. самому себе, осно-
вывать все на праве завоевания - вот что стало не только мыслью, а,  так
сказать, политическим мироощущением Наполеона. "Большие батальоны всегда
правы" (Les gros bataiUons ont toujours raison) - это было одной из  лю-
бимых поговорок Бонапарта. Большие батальоны завоевали ему 18 и 19  брю-
мера Францию, точно так же как они завоевали под его начальством до того
Италию и Египет, а после того почти всю Европу, и никто, по его  убежде-
нию, не мог спрашивать у него отчета или требовать дележа власти.  Сийес
понял это, к своему разочарованию, очень скоро. Постепенно это поняли  и
остальные участники заговора 18 брюмера, а за ними и все другие.
   Но правильно сказал о Наполеоне поэт Гете: для Наполеона власть  была