драгун был отправлен на новое местожительство. Так навсегда исчез с  по-
литической сцены Баррас, всех до сих пор удачно обманывавший,  а  теперь
вдруг обманутый в свою очередь.
   Итак, Директория была ликвидирована. К  вечеру  18  брюмера  квесторы
обоих законодательных собраний были уже в Сен-Клу. Оставалось ликвидиро-
вать и эти собрания, и хотя Совет старейшин и Совет пятисот,  окруженные
гренадерами, гусарами и драгунами Бонапарта, были всецело в  его  руках,
но он хотел повести дело так, чтобы оба совета сами признали свою непри-
годность, сами распустили себя и передали власть Бонапарту. Это стремле-
ние осуществить свой план в каких-то законных формах в  общем  вовсе  не
было свойственно Наполеону. Но на этот  раз  все-таки  до  самого  конца
нельзя было быть вполне уверенным, что среди солдат не возникнет сумяти-
цы, нерешительности, если с самого начала откровенно  будет  заявлено  о
насильственном уничтожении конституции. Значит, следовало, поскольку это
может помочь и ускорить дело, вести его мирно. А если нельзя будет  мир-
но, тогда - и только тогда - броситься в штыки. 30 тысяч боевых  товари-
щей  Бонапарта  были  в  Египте,  где  оккупировали  страну.  Из  солдат
итальянского похода налицо  были  не  все.  Приходилось  считаться  и  с
людьми, не знавшими его лично и которых он тоже пока не знал.
   Распоряжения Бонапарта по дислокации войск между  Парижем  и  Сен-Клу
были отданы и выполнены с раннего утра. Население Парижа с  любопытством
следило за передвижениями батальонов, за длинным кортежем карет и  пеше-
ходов, следовавших из столицы в Сен-Клу. О состоянии рабочих  предместий
доносили, что там идет обыденная работа и не заметно  никаких  признаков
волнения. В  центральных  кварталах  кое-где  раздавались  крики:  "Vive
Bonaparte!", но в общем настроение было скорее выжидательное. Далеко  не
все депутаты выехали в Сен-Клу 18-го числа; большинство отложило  отъезд
до 19 брюмера, когда, собственно, и было назначено первое заседание.
   Когда наступил этот второй и последний день государственного  перево-
рота, у генерала Бонапарта были некоторые довольно  серьезные  опасения.
Конечно, уже к вечеру 18 брюмера из трех высших учреждений два были лик-
видированы: Директория не существовала. Совет старейшин показал себя по-
корным, готовым к самоликвидации. Но оставалось  еще  уничтожить  палату
народных представителей, т. е. Совет пятисот. А в  этом  Совете  пятисот
около 200 мест занимали якобинцы, члены распущенного Сийесом Союза  дру-
зей свободы и равенства. Некоторые из них, правда, готовы были продаться
из корысти или покориться из боязни, но были люди и другого закала - бы-
ли обломки великих революционных бурь, были  люди,  для  которых  взятие
Бастилии, низвержение монархии,  борьба  с  изменниками,  "свобода,  ра-
венство или смерть" не были пустыми  звуками.  Были  такие,  которые  не
очень ценили ни свою, ни чужую жизнь и которые говорили, что, где можно,
там следует истреблять тиранов гильотиной, а  там,  где  нельзя,кинжалом
Брута.
   В течение всего 18 брюмера левая ("якобинская") группа собиралась  на
тайные совещания. Они не знали, что предпринять. Агенты Бонапарта - а  у
него и в этой группе оказались свои шпионы - не переставали сбивать их с
толку, утверждая, что дело идет не о мерах против якобинцев,  а  лишь  о
способе преодолеть роялистскую опасность. Якобинцы слушали, верили и  не
верили, и когда утром 19 брюмера они собрались на  заседание  во  дворце
Сен-Клу, то между ними преобладала растерянность. Но и гнев в  некоторых
из них накипал все больше и больше. Утром 19-го генерал Бонапарт в  отк-
рытой коляске, эскортируемый кавалерией, выехал из Парижа в Сен-Клу.  За
ним ехали его приближенные.
   Когда он прибыл в Сен-Клу, то узнал, что среди депутатов Совета пяти-
сот многие уже открыто негодуют, что они, увидя, какая масса войск окру-
жает дворец, горячо возмущены непонятным для них, нелепым, внезапным пе-
ренесением их заседаний из столицы в "деревню" Сен-Клу (так называли это
маленькое местечко), и открыто говорят, что теперь они вполне уже  сооб-
разили, каков замысел Бонапарта. Передавали, что они называют его  прес-
тупником и деспотом, а чаще всего - разбойником. Бонапарта это  встрево-
жило, он произвел смотр войскам и остался доволен.
   В час дня во дворце Сен-Клу открылись в разных залах заседания  обоих
советов. Бонапарт и его приближенные ждали в соседних  залах,  пока  оба
совета вотируют нужные декреты, поручающие генералу Бонапарту  выработку
новой конституции, а затем разойдутся. Но час проходил за  часом,-  даже
Совет старейшин не решался, и в нем проявлялись растерянность и запозда-
лое робкое желание противодействовать затеянному беззаконию. Надвигались
сумерки ноябрьского вечера. Бонапарту нужно  было  решиться  действовать
немедленно, иначе всему затеянному им делу грозил провал. В четыре  часа
дня он вдруг вошел в зал Совета старейшин. Среди  мертвого  молчания  он
произнес еще более сбивчивую и путаную речь,  чем  накануне.  Смысл  был
тот, что он требует быстрых решений, что он приходит к  ним  на  помощь,
чтобы спасти их от опасностей, что на него "клевещут, вспоминая Цезаря и
Кромвеля", что, напротив, он хочет  спасти  свободу,  что  правительства
сейчас не существует. "Я не интриган, вы меня знаете; если я окажусь ве-
роломным, будьте вы все в таком случае Брутами!" Таким образом, он приг-
лашал их заколоть его, если он посягнет на республику.  Бонапарту  стали
отвечать, его стали заглушать. Он произнес  несколько  угроз,  напомнил,
что располагает вооруженной силой, и вышел из зала Совета старейшин, так
и не добившись того, чего желал, т. е. декрета о  передаче  ему  власти.
Дело поворачивалось плохо. Дальше должно было пойти еще хуже: предстояло
объясняться с Советом пятисот, где гораздо скорее мог найтись среди яко-
бинской части собрания в самом деле  подражатель  Брута.  За  Бонапартом
пошло несколько гренадер. Но их было слишком мало  на  случай  массового
нападения на Бонапарта, а этого очень и очень можно было ожидать. За ним
шел, между прочим, генерал Ожеро, бывший под его начальством в эпоху за-
воевания Италии. Перед самым входом в зал  Бонапарт  круто  обернулся  и
сказал: "Ожеро, помнишь Арколе?" Бонапарт напомнил ту  страшную  минуту,
когда он бросился прямо под австрийскую  картечь  со  знаменем  в  руках
брать Аркольский мост. И в самом деле, приближалось  нечто  похожее.  Он
открыл дверь и показался на пороге. Неистовые, яростные,  гневные  вопли
встретили его появление: "Долой разбойника! Долой  тирана!  Вне  закона!
Немедленно вне закона!" Группа депутатов бросилась  на  него,  несколько
рук протянулось к нему, его схватили за воротник, другие пытались  схва-
тить его за горло. Один депутат изо всей силы ударил его кулаком в  пле-
чо. Низкорослый, тогда еще худой, никогда не отличавшийся физической си-
лой, нервный, подверженный каким-то похожим на эпилепсию припадкам,  Бо-
напарт был полузадушен возбужденными депутатами. Несколько гренадер  ус-
пели окружить изрядно помятого Бонапарта и вывести его из  зала.  Возму-
щенные депутаты возвратились на места и яростными криками требовали  го-