Генерал Бонапарт стал резко настаивать на скорейшем подписании  мира.
Из Австрии был послан для переговоров с Бонапартом искусный дипломат Ко-
бенцль. Но тут коса нашла на камень. Кобенцль во время долгих и  трудных
переговоров жаловался своему правительству, что  редко  можно  встретить
"такого сутягу и такого бессовестного человека", как  генерал  Бонапарт.
Здесь еще больше, чем когда-либо, обнаружились  дипломатические  способ-
ности Бонапарта, по мнению многих источников той  эпохи,  не  уступавшие
его военному гению. Только раз он поддался одному из тех припадков ярос-
ти, которые впоследствии, когда он уже чувствовал себя владыкой  Европы,
овладевали им часто, но теперь пока еще были внове. "Ваша империя -  это
старая распутница, которая привыкла, чтобы все ее насиловали... Вы забы-
ваете, что Франция победила, а вы побеждены... Вы забываете, что вы  тут
со мной ведете переговоры, окруженные  моими  гренадерами..."  -  бешено
кричал Бонапарт. Он швырнул об пол столик, на котором стоял  привезенный
Кобенцлем драгоценный фарфоровый кофейный сервиз,  подарок  австрийскому
дипломату от русской императрицы Екатерины. Сервиз  разбился  вдребезги.
"Он вел себя, как сумасшедший",- доносил об этом  Кобенцль.  17  октября
1797 г. в местечке Кампо-Формио был подписан наконец мир между Французс-
кой республикой и Австрийской империей.
   Почти все то, на чем настаивал Бонапарт и в Италии, где он  побеждал,
и в Германии, где австрийцы вовсе не были еще побеждены французскими ге-
нералами, было им достигнуто. Венеция, как и желал  Бонапарт,  послужила
компенсацией Австрии за эти уступки на Рейне.
   Бурным ликованием встретили в Париже весть о мире. Страна ждала  тор-
гового и промышленного оживления. Имя гениального военного вождя было  у
всех на устах. Все понимали, что война, проигранная  прочими  генералами
на Рейне, была выиграна одним Бонапартом в Италии и что этим был  спасен
также и Рейн. Официальным, официозным и совсем частным печатным и устным
восхвалениям победоносного генерала, завоевателя Италии, не было  конца.
"О, могущественный дух свободы! Ты один мог породить... итальянскую  ар-
мию, породить Бонапарта! Счастливая Франция!" - восклицал в  своей  речи
один из директоров республики, Ларевельер-Лепо.
   Между тем Бонапарт наскоро заканчивал  организацию  новой  вассальной
Цизальпинской республики,  куда  включил  часть  завоеванных  им  земель
(прежде всего Ломбардию) Другая часть его завоеваний была непосредствен-
но присоединена к Франции. Наконец, третья часть (вроде Рима)  оставлена
была до поры до времени в руках прежних государей, но с фактическим под-
чинением их Франции. Бонапарт организовал эту  Цизальпинскую  республику
так, что при видимости существования совещательного собрания  представи-
телей из состоятельных слоев населения вся фактическая сила должна  была
находиться в руках французской оккупационной военной власти и присланно-
го из Парижа комиссара. Ко всей традиционной фразеологии об освобождении
народов, о братских республиках и т д. он относился с самым  откровенным
презрением. Он ничуть не верил тому, что в Италии есть хоть  сколько-ни-
будь значительное число людей, которые были бы охвачены тем  энтузиазмом
к свободе, о котором он сам говорил в своих воззваниях к населению заво-
евываемых им стран.
   Распространялась по Европе официальная  версия  о  том,  как  великий
итальянский народ сбрасывает долгое иго суеверий и притеснений и несмет-
ной массой берется за оружие, чтобы помогать освободителям-французам,  а
на деле вот что - не для публики, а для Директории сообщал  доверительно
Бонапарт: "Вы воображаете себе, что свобода  подвинет  на  великие  дела
дряблый, суеверный, трусливый, увертливый народ... В моей армии  нет  ни
одного итальянца, кроме полутора тысяч шалопаев, подобранных на  улицах,
которые грабят и ни на что не  годятся..."  И  дальше  он  говорит,  что
только с умением и при помощи "суровых примеров" можно держать Италию  в
руках. А итальянцы уже имели случай узнать, что именно он  понимает  под
суровыми мерами. Он жестоко расправился с жителями г. Бинаско, с г.  Па-
вией, с некоторыми деревнями, около которых  были  найдены  убитыми  от-
дельные французы.
   Во всех этих случаях действовала вполне планомерная политика Наполео-
на, которой он держался всегда: ни одной бесцельной жестокости и  совсем
беспощадный массовый террор, если это ему было нужно для подчинения  за-
воеванной страны. Он уничтожил в завоеванной Италии  всякие  следы  фео-
дальных прав, где они были, он лишил церковь и монастыри права на  неко-
торые поборы, он успел за те полтора года (с весны 1796 до поздней осени
1797 г.), которые он провел в Италии, ввести кое-какие  законоположения,
которые должны были приблизить социально-юридический строй жизни  север-
ной Италии к тому, который успела выработать буржуазия во Франции.  Зато
он тщательно и  аккуратно  эксплуатировал  все  итальянские  земли,  где
только побывал, много миллионов золотом он отправил Директории в  Париж,
а вслед за этим и сотни лучших творений искусства из итальянских  музеев
и картинных галерей. Не забыл он и лично себя  и  своих  генералов:  они
вернулись из похода богатыми людьми. Однако, подвергая Италию такой бес-
пощадной эксплуатации, он понимал, что как ни трусливы (по  его  мнению)
итальянцы, но что очень любить французов (армию которых они же и  содер-
жали из своих средств) им не за что и что даже  их  долготерпению  может
наступить внезапный конец. Значит, угроза военным  террором  -  главное,
что может на них действовать в желательном для завоевателя духе.
   Ему еще не хотелось покидать завоеванную страну, но Директория ласко-
во, однако очень настойчиво звала его после Кампо-Формио в Париж. Дирек-
тория назначила его теперь главнокомандующим армии, которая должна  была
действовать против Англии. Бонапарт уже давно почуял, что Директория на-
чала его побаиваться. "Они завидуют мне, я это знаю, хоть  они  и  курят
фимиамом под моим носом; но они меня не одурачат. Они  поспешили  назна-
чить меня генералом армии против Англии, чтобы убрать  меня  из  Италии,
где я больше государь, чем генерал",- так оценивал он свое назначение  в
доверительных беседах.
   7 декабря 1797 г. он прибыл в Париж, а  10  декабря  был  триумфально
встречен Директорией в полном составе в Люксембургском дворце. Несметная
толпа народа собралась у дворца, самые бурные крики и рукоплескания при-
ветствовали Наполеона, когда он прибыл к дворцу. Речи, которыми встрети-
ли его Баррас, первенствующий член Директории, и другие  члены  Директо-
рии, и лукавый, дальше всех проникающий мыслью в будущее, умный  и  про-
дажный министр иностранных дел Талейран, и остальные сановники,  востор-
женные славословия толпы на площади - все это принималось 28-летним  ге-
нералом с полным наружным спокойствием, как нечто  должное  и  нисколько
его не удивляющее. В душе он никогда особой цены восторгам народных толп
не придавал: "Народ с такой же поспешностью бежал бы вокруг  меня,  если
бы меня вели на эшафот",сказал он после этих оваций (конечно, не во все-