Двадцать   третьего  декабря   1811  года  сенат   предоставил  в
распоряжение  военного   министра  сто   двадцать  тысяч  человек
рекрутов в  счет конскрипции 1812 года.  13 марта следующего года
другим  сенатским  декретом  учреждена  национальная  гвардия,  с
разделением  на  три набора.  Спустя  несколько  дней (17  марта)
повелено произвести первый набор, в шестьдесят тысяч человек. Эта
гвардия составляла  внутреннюю армию,  назначенную собственно для
охраны границ, и, кроме того, издано повеление немедленно собрать
всех рекрутов, назначенных по обыкновенной ежегодной конскрипции.

Не  довольствуясь  приготовлениями   к  войне  в  пределах  своей
империи,  Наполеон  задумал  напасть  на  Россию  с  силами  всей
остальной Европы и занялся  для этой цели заключением договоров с
другими  сильными  державами.  Трактат  с  Австрией  подписан  24
февраля, а с Пруссией 14 марта 1812 года.

Наполеон, в  сопровождении императрицы Марии-Луизы, оставил Париж
9  мая;  почти  не останавливаясь,  проехал  через  Мец, Майнц  и
Франкфурт  и  17-го прибыл  в  Дрезден.  На это  время в  столице
Саксонии собралось  множество владетельных особ: звезда Наполеона
сияла  еще   полным  блеском.  Император   австрийский  и  король
прусский,  со   своими  министрами  Меттернихом  и  Гарденбергом,
находились  тоже  здесь.  Наполеон  занимал  большие  апартаменты
королевского  дворца,   и  ежедневно   гостиная  его  наполнялась
королями, маршалами и придворными.

Пребывание  Наполеона   в  Дрездене   было  непродолжительно.  Он
поспешил к  берегам Немана,  через Прагу, где  расстался со своей
супругой.   До   открытия  военных   действий  Наполеон   посетил
Кенигсберг и Данциг. В  этом последнем городе начальствовал Рапп,
которого император  французов особенно уважал за  его храбрость и
откровенность. Мюрат  и Бертье  находились в это  время при особе
Наполеона.  Король неаполитанский  казался  недовольным; Наполеон
заметил это и сказал  Раппу: "Не замечаете ли вы в Мюрате чего-то
необыкновенного? Я  вижу в нем какую-то  перемену. Уж не болен ли
он?" - "Ваше величество,  - отвечал комендант Данцига, - Мюрат не
болен,  а  печален".  - "Печален!  Это  почему?  - живо  возразил
император. -  Или он  не доволен, что  король?" - "То-то  и есть,
ваше  величеством - отвечал  Рапп, -  Мюрат говорит, будто  он не
король".  -   "Сам  виноват,  -  сказал   Наполеон.  -  Зачем  он
неаполитанец, а не француз?.. Когда он живет в своем королевстве,
так  то   и  дело  делает   глупости;  благоприятствует  торговле
англичан, а я не хочу этого".

На другой  день после  этого разговора Наполеон  пригласил к себе
ужинать Раппа, Бертье и Мюрата, и, судя по их принужденному виду,
подумал, что  они опасаются  разговора о настоящей  кампании; это
показалось ему безмолвным укором,  и он сказал: "Я вижу, господа,
что  вы  разлюбили  войну.  Король неаполитанский  не  хочет  уже
оставлять  своих  владений в  прекрасном  климате; Бертье  спешит
охотиться в  своем Гробуаском поместье, а  Раппа берет нетерпение
жить в своем парижском  отеле". Наполеон говорил сущую правду; но
ни  Мюрат,  ни  Бертье  не  смели  сознаться;  один  только  Рапп
осмелился  сказать,  что император  отгадал  его мысли.  Впрочем,
Наполеон не мог винить никого, кроме себя, в изменении духа своих
сподвижников.  Конечно,  посреди великолепия  придворной жизни  и
сибаритства, в кругу удовольствий и обольщений величия, ни король
неаполитанский, ни  князь невшательский не  могли сохранить своих
лагерных привычек, своей неусыпной ревности и беззаботной отваги,
которые отличали  Мюрата и Бертье, солдат  итальянской армии, при
Монтенотте и Лоди.

Однако ж, каково бы  ни было тайное мнение этих испытанных воинов
о  начинающейся  кампании,  последствий  которой невозможно  было
предвидеть  никакому   человеческому  разуму,   они  готовы  были
продолжать   свое  блестящее   поприще   и  следовать   за  своим
предводителем. "Мы  жалеем о нарушении мира,  - сказали они, - но
все-таки  предпочитаем  открытую войну  шаткой  дружбе". -  "Ваше
величество, - подхватил данцигский комендант, - ваш Рапп все-таки
довольно  порядочно  умеет  владеть конем  и  саблей  и не  может
оставаться здесь, как дряхлый  инвалид, когда вы идете сражаться:
позвольте же мне занять при вас прежнюю адъютантскую должность".

Рапп, во  время начальствования своего в  Данциге, приобрел общее
расположение     пруссаков    нестрогим     соблюдением    правил
континентальной  блокады.  Строгие  требования этой  политической
меры  не  согласовались  с  привычками и  откровенным  характером
храброго воина.  Наполеон, умея  ценить его, не делал  ему за это
никаких выговоров и замечаний, и когда в его приемной зале увидел
бюст  прусской королевы,  то удовольствовался  только тем,  что с
улыбкой сказал  ему: "Мистер  Рапп, предупреждаю вас,  что извещу
Марию-Луизу о вашей неверности".

Император выехал из Данцига  11 июня, по пути к Кенигсбергу, куда
прибыл 12  числа, осмотрев  на дороге войска корпуса  Даву. В эту
пору   Наполеон    чрезвычайно   заботился    об   устройстве   и
продовольствии  армии. "Его  деятельность, - говорит  господин де
Сегюр, - была в тогдашнее время совершенно обращена на эти важные
предметы.  Он  расточал замечания,  повеления,  даже деньги:  это
свидетельствуют  сами  письма  императора.  Дни  проводил  он  за
диктовкой  различных  инструкций  и  даже вставал  по  ночам  для
окончания работы. Один из  генералов получил от императора в один
и тот же день шесть депеш с инструкциями".

Узнав,  что генерал  Лористон, которому  он поручил  было сделать
некоторые предложения императору всероссийскому, не был допущен к
его величеству, Наполеон счел это достаточной причиной вступить в
пределы    России   без   предварительного    объявления   войны.
"Побежденные,  - сказал  он, -  хотят поступать,  как победители.