войска,  готового  ехать в  столицу  для  принятия вновь  кормила
правления, вторично вверяемого ему народом.

Император  прибыл  к воротам  Парижа  вечером. Трехцветное  знамя
развевалось  на  Тюильрийском  дворце  с  двух  часов:  оно  было
выставлено храбрым Энгельманом.

Народ и  армия толпились около Наполеона  и с жадностью бросались
на  него,  как  в Гренобле.  Всяк  старался  посмотреть на  героя
поближе, разглядеть его. Когда  он вступил в Тюильрийский дворец,
и девять  часов вечера, толпа офицеров  бросилась ему навстречу с
таким  участием  и восторгом,  что  он вынужден  был сказать  им:
"Господа! Вы задушите меня!"  Монталиве, служивший ему преданно и
удачно во время его  счастья и оставшийся ему верным в несчастье,
встретил  его  на  большой  лестнице  и принял  в  свои  объятия.
Императора  почти несли  на  руках до  его апартаментов,  где его
ожидала  королева Гортензия  с большим числом  прежних сановников
империи.

Священный  отряд расположился  бивуаком на карусельной  площади и
держал караул во дворце вместе с национальной гвардией.

На другой  день император делал смотр  всем войскам, находившимся
тогда в Париже.

"Воины! -  сказал он.  - Я возвратился во  Францию с девятьюстами
человек, потому  что надеялся на любовь  народа и на воспоминания
старых солдат.  Я не обманулся в  ожидании. Воины! Благодарю вас.
Слава всего,  что теперь  совершилось, принадлежит народу  и вам!
Моя состоит только в том, что я вас узнал и оценил.

Трон Бурбонов был незаконен,  ибо восстановлен не родными руками,
ибо уничтожен  народной волей, выраженной  всеми нашими народными
собраниями;  наконец, он  обеспечивал выгоды только  малого числа
людей  гордых,  требования  коих  противны нашим  правам.  Воины!
Только  императорский  трон  может  обеспечить  права  народа,  и
особенно самое важное из благ - нашу славу!

Воины! Мы  пойдем на князей, приведших  к нам чужестранцев; народ
не только поможет нам  желаниями, но и последует нашему влечению.
Народ  французский и я  надеемся на  вас. Не хотим  вмешиваться в
дела других наций; но беда тому, кто вмешается в наши!"

Солдаты встретили эту речь  Наполеона с тем же восторгом, с каким
обыкновенно слушали слова его;  воздух дрожал от восклицаний: "Да
здравствует император!"  В эту минуту  показался батальон острова
Эльбы под начальством Канбронна, который не мог прибыть в Париж в
одно время с Наполеоном.

Увидев его, Наполеон сказал:  "Вот офицер того батальона, который
сопровождал  меня  в  несчастье. Все  они  друзья  мои. Они  были
драгоценны моему  сердцу; когда я их  видел, они представляли мне
различные  полки моей  армии:  между этими  шестьюстами храбрецов
есть  воины всех  полков. Все  они напоминали  мне о  тех великих
днях, память  о которых так драгоценна;  все они покрыты честными
ранами, полученными  в знаменитых  битвах! Любя их,  я любил всех
вас, воины французской армии!  Они несут к вам орлов! Да послужат
они  вам точкой  соединения!  Отдавая их  гвардии, отдаю  их всей
армии.

Измена и несчастные  обстоятельства покрыли их покрывалом печали;
но, благодаря  французскому народу  и вам, они  являются в полном
блеске своей славы. Клянитесь, что они будут везде, куда призовет
их благо отечества! Изменники да не выдержат их взгляда!"

Солдаты  единогласно  отвечали:  "Клянемся!" Наполеон,  казалось,
возвращался к временам  консульства. Несчастье и Бурбоны помирили
его с демократией, которая не раз испытала его немилость во время
империи.  Желая   яснее  показать  это   примирение,  он  поручил
Министерство внутренних дел известному Карно, а Бенжамен-Констану
приказал  присутствовать   в  государственном   совете.  Этим  он
признавал власть  общего мнения и  уступал либеральному влечению,
которое выражалось в этих  двух мужах, в двух различных оттенках.
Император  откровенно объяснил Бенжамен-Констану  новую политику,
которой хотел следовать. Не  принимая всех конституционных идей и
не покровительствуя вполне демократическим воспоминаниям, которые
снова  возвели  его  на трон,  он  объявил,  что имеет  намерение
исполнить некоторые  из требований народа и  пойдет по пути, куда
устремились   современные  умы.   Вот  некоторые  из   его  слов,
произнесенных  при  этом;  они  переданы знаменитым  публицистом,
которому были сказаны.

"Нация, - говорил он,  - отдыхала в продолжение двенадцати лет от
всех политических волнений, и вот уже год, как отдыхает от войны;
двойной отдых заставляет ее  нуждаться в деятельности. Она хочет,
или думает, что хочет,  речей и собраний, но не всегда хотела их.
Она бросилась  к моим ногам, когда  я принял бразды правления; вы
должны  об  этом  помнить,  потому  что  вы  пробовали  составить
оппозицию. Кажется,  возвращается охота  к конституциям, прениям,
речам... Однако  не ошибитесь, и знайте,  что этого хочет меньшая
часть  граждан.  Народ, или,  пожалуй,  большинство хочет  только
меня. Видели  ли вы, как  толпа спешила по моим  следам, бежала с
гор,  звала,  искала,   приветствовала  меня?  Со  времени  моего
возвращения я ничего не  завоевал, я только управлял... Говорили,
что  я  император  солдат,  но я  также  император  земледельцев,
плебеев   Франции...  За   то,   несмотря  на   прошедшее,  народ
возвращается ко  мне: между нами есть  симпатия. Я подам знак или
только  отверну  голову,  и  аристократы  будут  избиты  во  всех
провинциях... но  я не хочу быть  королем одной партии. Если есть
средства  управлять   с  новыми   политическими  учреждениями,  я