гвардейских мундирах, вообразили, что это солдаты старой гвардии,
и растерялись, раздались  крики: "Все потеряно! гвардия разбита!"
Солдаты   рассказывают    даже,   что    на   некоторых   пунктах
недоброжелательные люди кричали:

"Спасайтесь,  как можете!"  Как бы  то ни было,  панический страх
распространился  на  поле   битвы;  все  бросились  в  величайшем
беспорядке  на  коммуникационную линию:  солдаты, артиллеристы  с
зарядными  ящиками спешили  туда; старая гвардия,  находившаяся в
резерве, была опрокинута ими и увлеклась общим потоком.

Через  минуту армия  превратилась в  нестройную массу  все отряды
смешались, и невозможно было собрать ни одного корпуса. Союзники,
заметив   это   изумительное  смятение   выслали  целые   колонны
кавалерии; беспорядок увеличился еще  более; в темноте ночи никак
нельзя было остановить войско и объяснить ему его ошибку.

Таким  образом,  выигранная  битва, исправление  предшествовавших
ошибок, успехи, обеспеченные на другой день - все было потеряно в
один   момент  панического   страха.  Даже   запасные  эскадроны,
находившиеся возле императора, были опрокинуты и расстроены этими
бурными волнами, и им  оставалось только следовать общему потоку.
Резервные парки и багаж,  кои не успели переправить через Самбру,
и все, что осталось на поле битвы, попало в руки союзников".

Ошибка маршала  Груши еще более  содействовала этому бедственному
результату. Ему поручено было преследовать и задерживать прусские
корпуса Блюхера,  а он  позволил им дойти  до Ватерлоо, и  сам за
ними  не  последовал, хотя  этого  настоятельно требовал  генерал
Жерар. Груши  все еще думал, что  перед ним стоит прусская армия,
когда  перед ним  оставался только  небольшой отряд.  Это ошибка,
против  которой он  сам сильно  протестовал и которую,  однако ж,
постоянно   приписывает   ему   общее   мнение,  основываясь   на
свидетельстве  самого Наполеона  и стольких  генералов, очевидных
свидетелей; эта  ошибка изменила в течение  одного часа не только
участь этого знаменитого сражения, но даже и судьбу Европы.

Император,  вполне зная,  какой  дух управлял  палатой депутатов,
предчувствовал,  что  известие  о  поражении его  армии  поднимет
против  него ораторскую  бурю.  Поэтому он  должен был  как можно
скорее  возвратиться  в  столицу  для удержания  в  страхе  своих
внутренних противников  и для удаления парламентских переворотов.
Он  прибыл  в  Париж  20  (8)  июня,  в девять  часов  вечера,  в
сопровождении  герцога   Бассано  и   генералов  Бертрана,  Друо,
Лабедоера  и Гурго.  Немедленно призвал  он к себе  братьев своих
Иосифа  и  Люсьена, архиканцлера  Камбасереса  и всех  министров.
Положение было затруднительное: каждый предлагал свое мнение, как
бы  успокоить  народную бурю.  Потом  созван был  государственный
совет.  Император изложил  ему свои  несчастья, нужды  и надежды.
Понимая, что  нужно приласкать палату депутатов  и не показывать,
до  какой степени  царствует несогласие  между ним и  палатой, он
нарочно  приписывал  враждебное  к  нему отношение,  имевшееся  в
палате, малому числу депутатов, а не большинству.

Если бы Наполеон и заблуждался в этом случае, то скоро действиями
палаты был бы выведен  из своего заблуждения. Палата повиновалась
более,  чем   он  думал,   внушениям  Ланжюине  и   Лафайета.  По
предложению последнего она объявила себя постоянной и решила, что
тот  будет изменником  отечеству,  кто попытается  распустить ее.
Этот  разрыв,  возлагавший  большую  ответственность на  народных
представителей, нанес  последний удар политическому существованию
Наполеона.  Бурбоны   порадовались  такому  решению  палаты.  Они
предвидели,   что  такой   явный   разрыв  между   императором  и
представителями  народа необходимо  повлечет за собой  или вторую
обдикацию,  или новый  18  брюмер, и  что Франция  без Наполеона,
равно как и Наполеон  без Франции, не могут противостоять союзным
войскам.

Когда решение  палаты депутатов дошло  до Элизе-Бурбона, отчаяние
распространилось   в   стане  императора.   Самые  усердные   его
приверженцы не скрывали горести своей и советовали ему покориться
неумолимому  року, требовавшему  от него  новой жертвы.  Реньо де
Сен-Жан-Данжли  более   всех  других  настаивал,  чтобы  Наполеон
пожертвовал  собой для  отечества. Тогда  Наполеон, узнав,  что и
палата пэров  последовала примеру палаты депутатов, почувствовал,
что совершенно побежден друзьями и врагами, и решился отречься от
престола в пользу своего сына. Только один человек во всем совете
противился  этому  намерению, ибо  находил,  что Франция  попадет
опять под власть чужестранцев.  То был тот самый человек, который
в  прежнее   время  один   противился  учреждению  императорского
правления.  Карно  думал, что  не  следует,  из недоверчивости  к
императору,   подвергать  народную  независимость   опасности,  и
утверждал, что  это важнейшее  благо нации погибнет,  если удалят
единственного  начальника,  за   которого  армия  и  народ  хотят
сражаться.  Когда противное  мнение  одержало верх,  Карно сел  к
столу, закрыл лицо руками  и заплакал. Наполеон тогда сказал ему:
"Я узнал  вас слишком поздно!" Потом  император написал следующую
прокламацию:

"Французы!  Предпринимая   войну  за  независимость  народную,  я
надеялся на соединение всех  усилий, всех желаний и на содействие
всех народных властей. Я  имел основания думать об успехе и смело
пренебрегал   прокламациями  держав  против   меня.  По-видимому,
обстоятельства  изменяются. Я  предлагаю себя в  жертву ненависти
врагов  Франции.  Дай  Бог,  чтобы  они  были  искренни  в  своих
заявлениях и желали зла только мне одному! Политическая жизнь моя
кончена,  и  я  объявляю сына  моего,  под  именем Наполеона  II,
императором французов.  Нынешние министры временно составят совет
управления.  Заботливость моя  о сыне заставляет  меня пригласить
палаты к скорейшему образованию регентства по закону. Соединитесь