лаская ребенка.  - Голод, желудок заставляют  людей действовать и
трудиться".

Семейство Балкомб часто посещало  Наполеона, и он оказывал к нему
большое уважение и участие. Великий учитель искусства битв думал,
что не  стыдно ему,  для своей славы  и гения, играть  в Бриаре в
жмурки  с девочками; и  здесь, в  Лонгвуде, он не  боялся унизить
блеск  своего имени  и достоинство своего  характера продолжением
этой  невинной,  общепринятой игры  и  даже принял  на себя  труд
выучить одну из девиц Балкомб играть на бильярде.

Комиссары  европейских держав  прибыли на  остров Святой  Елены и
желали  представиться   бывшему  императору.  Адмирал  Малькольм,
посетив  Лонгвуд, сказал  об этом  Наполеону. Наполеон  был очень
доволен  учтивым  и  добрым моряком,  но  не  мог согласиться  на
желание комиссаров. "Адмирал, говорил  он, вы и я, мы оба люди; я
ссылаюсь на суд ваш.  Мог ли император австрийский, дочь которого
была моей женой по  собственному его желанию, которому я два раза
возвращал  его столицу,  который  задерживает теперь  мою жену  и
моего  сына,  может ли  он  прислать  сюда ко  мне комиссара,  не
написав  ко  мне  ни  строчки, не  дав  мне  никакого известия  о
здоровье моего сына? Могу ли я принять его? О чем я буду говорить
с  ним?  То  же   почти  замечание  могу  сделать  об  императоре
Александре.  Он прежде  был  со мной  дружен; я  вел с  ним войны
политические, а не личные. Я все-таки человек, и не требую теперь
другого  титула.  Разве   кто-нибудь  может  не  тронуться  моими
несчастьями? Поверьте,  генерал, когда я не  хочу принимать титул
генерала,  то не  потому,  что это  меня пугает.  Я  отвергаю его
единственно потому, что не могу сознаться, что я был императором;
в   этом  случае   я  более   защищаю  честь  других,   чем  свою
собственную".

Адмирал доставил Наполеону газеты, в которых содержались известия
о  смерти  императрицы австрийской  и  приговоры над  несколькими
генералами,  осужденными по  королевскому  повелению от  24 июля.
Камбринну оправдали, а Бертрана присудили к смертной казни. В это
же время Наполеон получил письма от матери своей, от сестры своей
Полины и от брата Люсьена.

Накануне  своих именин  Наполеон вздумал  отправиться на  охоту с
ружьем; но  не мог  долго ходить пешком  и был вынужден  сесть на
лошадь.  Во время  обеда, когда  ему напомнили, что  на следующий
день будет 15 августа,  он сказал с душевным волнением: "Завтра в
Европе многие выпьют за здоровье живущих на острове Святой Елены!
Некоторые желания,  некоторые чувства переплывут  и через океан!"
На  другой  день  он завтракал  вместе  со  всеми верными  своими
слугами  в   обширной  и  великолепной   палатке,  которую  велел
раскинуть в саду, и целый день провел в их кругу.

Горькие упреки и досадное унижение, получаемые Гудсон-Ловом прямо
от  Наполеона,  вынуждали губернатора  к  сильнейшей строгости  и
возбуждали  в  нем еще  более  ненависти к  его пленнику.  Гобгоз
прислал  императору свою историю  Ста  дней, с  надписью золотыми
буквами: Наполеону Великому!

Губернатор удержал  книгу у себя и  не доставил ее императору под
предлогом, что автор дурно отзывается о министре Кастельри. Через
несколько  дней после  этого  неприличного поступка  он явился  к
императору,  нашел его  в лонгвудском  саду и  старался оправдать
себя, говоря,  что если б  его лучше знали, то,  верно, судили не
так  строго. Такая  дерзкая  самонадеянность доставила  ему новое
обидное  замечание   Наполеона  в   присутствии  самого  адмирала
Малкольма.

"Вы  всегда  командовали,  -  сказал ему  Наполеон,  бродягами  и
дезертирами   корсиканскими,  или  разбойниками   пьемонтскими  и
неаполитанскими. Я знаю  имена всех английских генералов, которые
чем-нибудь  отличались,  но  о вас  я  не  слыхал никогда  ничего
хорошего.  Вы никогда  не командовали  честными людьми и  даже не
привыкли  жить с  ними". Гудсон-Лов  отвечал, что вовсе  не искал
поручения; которое ему дали; Наполеон возразил ему:

"Никто  не  просит таких  мест;  правительства  отдают их  людям,
которые  себя  обесчестили".  Тогда  губернатор начал  защищаться
возложенными на него обязанностями и прикрывал себя министерскими
распоряжениями, от  которых не смел уклоняться  ни в коем случае.
"Не   думаю,  сказал   Наполеон   с  досадой,   чтобы  английское
правительство  решилось  давать вам  такие  приказания, какие  вы
исполняете". Наконец  Гудсон-Лов объявил, что английские министры
весьма желают  сократить издержки на Лонгвуд.  "Не присылайте мне
ничего на стол, если  хотите, сказал император, - я стану обедать
с храбрыми офицерами пятьдесят третьего полка; уверен, что каждый
из  них  за  счастье   почтет  дать  место  старому  солдату.  Вы
сицилийский сбир, а не англичанин. Не приходите ко мне иначе, как
с  приказом о  моей  смерти: тогда  я велю  отворить для  вас все
двери!"

Гудсон-Лов,  понимая, что  стал предметом ненависти  и отвращения
для Наполеона  и для всех французов,  живших в Лонгвуде, старался
вовлечь английских офицеров, находившихся  на острове Елены, в то
неприязненное   положение,   которое  создал   сам  себе   своими
неприличными поступками с Наполеоном и прочими жителями Лонгвуда.
С этой  целью он распустил слух,  что Наполеон не хочет принимать
его единственно из ненависти, которую питает вообще к английскому
народу,  и  что  ненависть  эта  простирается  даже  на  офицеров
пятьдесят третьего  полка, которых он тоже  не хочет видеть. Слух
этот дошел  до императора. Он немедленно  призвал к себе старшего
офицера   пятьдесят   третьего  полка,   капитана  Поплетена,   и
удостоверил ето, что никогда не говорил, не думал ничего похожего
на  рассказы Гудсон-Лова.  "Я  не старая  баба, сказал  он, люблю