общему закону человечества.  "Штейн-гель! Дезе! Массена! - кричал
Наполеон. -  А! Победа  наша! Вперед! Скорей!  Нападайте дружнее!
Они наши!" Потом вскакивает  он с постели, бросается бежать в сад
и падает  на спину  в то самое мгновение,  когда Антомарки спешит
принять его в объятия.  Его несут в постель; он все еще в бреду и
непременно  хочет  идти в  сад.  Наконец пароксизм  прекращается,
лихорадка перестает мучить его, великий человек приходит в себя и
является  с  обыкновенным  своим  спокойствием. "Не  забудьте,  -
говорит он доктору Антомарки,  - исполнить все, что я поручил вам
сделать, когда меня уже  не будет на свете. С особенным старанием
произведите анатомическое  исследование над моим трупом, особенно
над желудком... Доктора в Монпелье предсказывали, что скирр будет
наследственной болезнью в нашем семействе... Хоть бы я мог спасти
сына от  этой страшной болезни! Вы  увидите его, доктор, скажете,
что  следует ему  делать; вы  избавите его от  страданий, которые
мучат меня; это последняя услуга, которой я могу ожидать от вас".

Часа  через три  (2  мая, в  полдень) лихорадка  возобновилась, и
знаменитый страдалец сказал своему доктору с глубоким вздохом: "Я
чувствую  себя очень  дурно, доктор;  чувствую, что  скоро умру".
Едва успел он окончить эти слова, как впал уже в беспамятство.

"Конец  его приближался,  - говорит  Антомарки, - мы  видели, что
теряем его. Каждый из  нас старался показать более усердия, более
стараний, хотел  доказать ему  преданность свою в  последний раз.
Верные  слуги   его,  Маршан,  Сен-Дени  и   я,  мы  предоставили
исключительно себе  право сидеть  у его кровати  и проводить ночи
без  сна;  Наполеон  не мог  выносить  света:  мы были  вынуждены
поднимать  его,  менять  на нем  белье,  подавать  ему помощь,  в
которой  он беспрестанно  нуждался,  и делали  все в  совершенной
темноте.   Страх   умножал  в   нас  усталость;   обер-гоф-маршал
совершенно истощился, генерал Монтолон едва мог передвигать ноги,
и  я  был  не  крепче  их.  Мы  уступили  настоятельным  просьбам
французов,  живших в  Лонгвуде, и  позволили им разделять  с нами
печальные  обязанности,  на нас  лежавшие.  Пьерон, Курто,  одним
словом, все находились при Наполеоне и служили ему вместе с нами.
Их  усердие,   их  бескорыстная  преданность   и  любовь  тронули
императора; он поручил их попечениям своих приближенных любимцев;
желал,  чтоб им  помогали, чтобы  их поддержали  и не  забыли. "А
бедные мои  китайцы! - прибавил  он. - Их тоже  не надо забывать;
дайте им несколько десятков  наполеондоров: надобно же мне с ними
проститься и оставить им что-нибудь на память"".

Аббат Виньяли ждал только  приказаний императора, чтобы явиться к
нему с  дарами религии.  Великий человек пожелал  видеть аббата в
три  часа  пополудни,  третьего  мая. Лихорадка  прекратилась  на
время;  Наполеон  отпустил всех  и  остался  наедине с  достойным
аббатом. Через  несколько минут  обряд был совершен,  и умиравший
принял дары из рук аббата Виньяли.

Через час  лихорадка чрезвычайно усилилась;  но больной находился
еще в полной памяти.  Он воспользовался этими минутами и повторил
душеприказчикам  своим,  Бертрану, Монтолону  и Маршану,  прежнее
приказание о том, чтоб  после его смерти никакой английский медик
не  смел прикасаться к  его трупу,  кроме доктора Арно.  Потом он
сказал им:  "Я скоро умру,  и вы возвратитесь в  Европу; я должен
дать  вам некоторые  советы  насчет будущего  вашего поведения  и
поступков.  Вы разделяли  со  мной изгнание,  вы должны  остаться
верными и памяти моей; не делайте ничего, что могло бы нанести ей
вред или оскорбление. Я всегда старался водворить порядок; я ввел
его  в  мои законы  и  всегда  руководствовался им  во всех  моих
поступках;  ни в  каком  случае я  не изменил  ему.  К несчастью,
обстоятельства были трудные; я вынужден был уступать, откладывать
благое дело  до другого времени. Скоро  настала эпоха бедствий; я
не мог спустить натянутого  лука, и Франция лишилась всего, что я
приготовлял для  нее. Она  судит обо мне  благосклонно, нестрого,
умеет ценить мои намерения, любит мое имя, мои победы. Подражайте
ей,  оставайтесь верны  мнениям,  которые вы  защищали, и  славе,
которую  вы  уже  приобрели;  если  будете  поступать  иначе,  то
покроете себя стыдом и бесчестием".

В  следующую ночь  сильная буря  разразилась над  островом Святой
Елены. Почти  все деревья в Лонгвуде  вырваны из земли с корнями.
Любимая  ива  императора,   прикрывавшая  его  своими  ветвями  и
дававшая ему тень во время его прогулок, не избегла общей участи.

Весь  следующий день  (4  мая) агония  продолжалась. На  рассвете
пятого числа  само тело показывало, что  жизнь оставляет великого
человека; оно  было холодно, как лед.  Однако Наполеон еще дышал;
но  он в  бреду  произнес только  два слова:  "Голова... войско!"
Торжественная  минута  наступает;  дело  англичан приближается  к
концу;  скоро Европа  узнает  о смерти  великого человека;  герой
Франции доходит до пределов  чудного и славного своего поприща, а
между тем сэр Гудсон-Лов ждет последнего вздоха, горя нетерпением
дать  в Англию  известие,  что жертва  его погибла,  и поручение,
данное ему, приведено к окончанию.

Трогательное зрелище  происходит в последние  минуты жизни героя.
Госпожа  Бертран,  сама  больная,  но забывшая  свои  собственные
страдания для  Наполеона и безотлучно  находившаяся при умиравшем
императоре, приказывает  позвать дочь и трех  сыновей своих, чтоб
они  могли  в  последний  раз  насладиться  лицезрением  великого
человека. Дети немедленно  являются, спешат к кровати императора,
берут его руки и  покрывают их поцелуями и слезами. Юный Наполеон
Бертран,   побежденный   горестью,   падает   без   чувств.   Все
присутствующие проливают  слезы; везде слышны  стоны и рыдания...
Великое  событие  готовится  для   мира...  в  шесть  часов,  без
одиннадцати минут, Наполеон скончался.

По совершении анатомических исследований [4], о которых император