леди  Голланд, что  я  помню ее  дружбу и  сохраняю к  ней полное
уважение. Наконец,  постарайтесь доставить мне  верные сведения о
воспитании  моего сына. -  Потом взял  руку доктора, обнял  его и
опять сказал:  - Прощайте,  О'Мира, мы более  не увидимся; будьте
счастливы!"

Но не все печальные потери для Наполеона совершились. Едва О'Мира
уехал  с   острова  Святой  Елены,  как   и  Гурго  вынужден  был
возвратиться  в  Европу,  потому  что зловредный  климат  острова
породил  в нем  болезнь, которая  становилась страшной.  Прибыв в
Европу,  генерал Гурго  рассказал всем  о своих  опасениях насчет
здоровья   императора.   Родные   великого  полководца,   глубоко
опечаленные,  беспокоились еще  более. Особенно мать  его, узнав,
что  сын,  доставлявший  ей  всегда  счастье  и  славу,  страдает
болезнью, которая  может превратиться  в смертельную, и  не имеет
при  себе  доктора; мать  его,  всегда  нежная и  добрая к  нему,
огорчилась  и опечалилась  более  всех других  родственников. Она
заставила кардинала Феша вступить  в сношения с лордом Батурстом;
скоро  кардинал  достиг  цели,   то  есть  госпоже  Летиции  дали
позволение  послать  на остров  Святой  Елены доктора  Антомарки,
пастора и еще двух человек.

Антомарки прибыл на остров Святой Елены 18 сентября 1819 года. Он
был   принят,  к   своему   великому  удивлению,   очень  ласково
Гудсон-Ловом, который,  впрочем, жаловался на гордость, суровость
и  протестации  генерала Бонапарта.  Но  этот  прием не  помешал,
однако,   достойным  агентам   губернатора,  Риду   и  Горрскеру,
исполнить поручения,  на них возложенные.  Горрекер с извинениями
пересмотрел письма, рукописи и планы, посылаемые в Лонгвуд, а Рид
без всяких  извинений строго досмотрел имущество  Антомарки и его
товарищей,   между  которыми   находились  два   пастора,  аббаты
Буонавита и Виньяли.

В   Лонгвуде  Антомарки   был  принят   не  так  хорошо,   как  в
Плантешен-Гуз (место  жительства губернатора,  Plantation-House).
Императора никто  не предупредил о приезде  доктора - ни кардинал
Феш,  ни  кто-либо  другой  из  членов его  семейства,  и  потому
Наполеон сначала не решался его принять. Все, что проходило через
Англию  или  через руки  английского  министерства, казалось  ему
подозрительным. Однако Антомарки  при первом свидании рассеял его
подозрения. Его едва не отослали, не выслушав его объяснений. "Вы
корсиканец, -  сказал Наполеон, - это  одно обстоятельство спасло
вас". Когда между ними возродилось доверие, Наполеон расспрашивал
о своей матери, супруге, о братьях и сестрах, о Лас-Казе, О'Мире,
лорде  и леди  Гол-ланд. Когда  все расспросы  кончились, доктора
отпустили домой; но через  несколько часов опять пригласили его к
Наполеону. Он должен  был рассмотреть признаки болезни Наполеона,
на  помощь  которой  поспешил   он  из  Италии  через  необъятное
пространство океана.

- Ну,  доктор, - спросил Наполеон,  - что вы думаете?  Долго ли я
буду еще тревожить сон королей?

- Вы их переживете, ваше величество!

- И я так  думаю. Они не могут уничтожить слухов о наших победах;
предание о них перейдет через века и расскажет, кто побеждал, кто
был побежден;  кто был  великодушен, а кто  нет. Потомство станет
судить, и я не боюсь его приговора.

- Вы далеко еще от конца жизни, вы долго еще проживете.

- Нет, доктор, подвиг  англичан почти совершен: я недолго проживу
в этом страшном климате.

Однако  он  согласился  следовать  предписаниям медицины,  против
которой постоянно восставал.  "Вы оставили все, чтобы представить
мне  помощь медицинской  науки, -  прибавил он,  - справедливость
требует, чтоб  и я что-нибудь сделал  со своей стороны, я решаюсь
повиноваться". Потом  рассказал он  доктору все, что  вытерпел со
времени  отъезда О'Мира.  "Вот уже  год, -  говорил он, -  как не
оказывали  мне  никакой  медицинской  помощи.  Я  лишен  медиков,
которым мог  бы верить. Губернатор находит,  что я умираю слишком
медленно;  он   ускоряет,  призывает  смерть   мою  всеми  своими
желаниями. Даже воздух, которым  я дышу, наносит раны его грязной
душе.  Знаете ли,  что его  попытки часто повторялись  открыто; я
едва не погиб от английского кинжала? Генерал Монтолон заболел, а
губернатор  не захотел  иметь  сношений с  Бертраном и  требовал,
чтобы я  имел с ним прямую  переписку. Сателлиты его приходили ко
мне по  два раза  в день. Рид, Вейньяр,  офицеры, удостоенные его
доверия, осаждали наши несчастные хижины, хотели проникнуть в мои
комнаты.  Я  велел  запереть  двери, зарядить  ружья,  пистолеты,
которые  до  сих пор  заряжены,  и грозил,  что раздроблю  голову
первому, кто  осмелится нарушить  права моего убежища.  Они ушли,
крича  во все  горло, что  хотят видеть Наполеона  Бонапарта, что
Наполеон Бонапарт  должен к  ним выйти; что  они сумеют заставить
Бонапарта показаться им. Я  думал, что эти оскорбительные явления
кончились;  но они  возобновлялись ежедневно с  большим насилием.
Беспрерывно  обманывали меня,  грозили мне, ругались,  писали мне
письма,  исполненные оскорблений.  Мои  камердинеры бросали  их в
огонь,   но  разгар   ненависти   был  ужасный;   развязка  могла
последовать немедленно. Никогда не находился я в такой опасности.
Тогда было  16 августа:  борьба наша продолжалась с  11-го. Я дал
знать  губернатору,  что  решаюсь  на  все...  что  терпение  мое
лопнуло; что  первый из  его посланных, который  перешагнет через
порог моего  дома, будет  убит пистолетной пулей.  Он внял словам
моим  и прекратил  эти  оскорбления... Я  свободно и  добровольно
отказался  от  престола  в пользу  моего  сына.  Я еще  свободнее
отправился в  Англию. Я хотел жить там  в уединении и под защитой
законов... Я  был перед всеми великодушен,  милостив; но нее меня