человека оставят наедине со мной на одну минуту!.. Может быть, ко
мне прислали человека, который хуже тюремщика!"

Не  одни неприятности  от врагов  действовали на  слабое здоровье
Наполеона; некоторые домашние  неустройства еще более терзали его
душу и увеличивали скорбь,  которая им овладела. Раздор поселился
между   приверженцами  великого   человека.  Иногда   между  ними
случались  истории, которые  не  нравились императору  и огорчали
его. Он  говорил им по этому  случаю: "Старайтесь составлять одно
семейство; вы  последовали за мною, чтобы  услаждать мои горести;
неужели  это чувство  не может  заставить вас  жить в  дружбе?" В
другом случае,  когда важный спор завязался  между двумя особами,
решившимися служить  ему в несчастье.  Наполеон весьма огорчился,
услышав, что  говорят о назначении условий  поединка, и отнесся к
ним со следующей трогательной речью:

"Зачем  вы последовали  за  мной? Чтобы  быть мне  приятными? Так
будьте  братьями; иначе  вы будете  только беспокоить  меня... Вы
хотите доставить  мне счастье?  Будьте братьями; иначе  вы будете
для меня наказанием!

Вы говорите,  что хотите  драться, и еще  на моих глазах,  в моем
присутствии! Разве  вы забыли, что я  должен быть одним предметом
ваших  забот?  Разве вы  нс  помните,  что за  нами следят  глаза
иностранцев?..  Хочу,  чтобы  здесь  каждый  был  проникнут  моим
духом... Хочу, чтобы здесь  каждый был счастлив, чтобы он получал
на  свою долю  как можно  более из  тех наслаждений,  которые нам
здесь дозволены... Даже хочу,  чтобы вот этот маленький Эммануэль
получал свою долю сполна".

Здоровье императора становилось с  каждым днем слабее и требовало
больших  попечении; он  захотел объясниться  с доктором  О'Мира и
узнать, как он будет  лечить и посещать его как медик английского
правительства,  прикомандированный к государственной  тюрьме, или
как врач, состоящий при его особе. Доктор отвечал с благородством
и откровенностью,  что он желает быть  врачом Наполеона, и с этой
минуты приобрел полное его доверие.

Губернатор, тщетно несколько  раз приглашавший генерала Бонапарта
к себе  на обед, приехал в середине  мая месяца в Лонгвуд сказать
пленнику,  что  для него  привезли  деревянный дворец.  Император
принял его очень дурно; объявил ему, что не мог отказать адмиралу
в   совершенной  доверенности,   несмотря  на   некоторые  мелкие
неприятности, но наследник адмирала, по-видимому, вовсе не желает
идти  по следам  предшественника. Сэр Гудсон,  оскорбившись таким
упреком, отвечал, что приехал не за уроками.

"Однако ж нельзя сказать,  чтобы вы не имели в них нужды; вы сами
говорили, что  ваши инструкции гораздо  строже приказаний, данных
адмиралу. Приказывают ли вам сбыть меня с рук ядом или железом? Я
жду  всего от  ваших министров:  я готов, закалывайте  жертву. Не
знаю, каким  образом дадите вы мне  яд: но действовать железом вы
уже нашли средство. Если вам вздумается, как вы уже угрожали мне,
нарушить нрава моего дома, то я уверяю вас, что храбрый пятьдесят
третий полк войдет в него не иначе, как по моему трупу".

Когда  здоровье  Наполеона начало  поправляться, приверженцы  его
упросили, чтоб  он принялся  опять за обыкновенные  свои прогулки
верхом. Сначала он никак  не соглашался, не желая прогуливаться в
тесных пределах, для того  назначенных, и "вертеться около самого
себя:  как  в  манеже". Однако  наконец  он  уступил просьбам  и,
возвращаясь,  проехал  мимо английского  лагеря. Солдаты  бросили
свои  занятия  и  составили  из себя  фронт.  "Какой  европейский
солдат, сказал он, не чувствует трепета при моем приближении?"

Гудсон-Лов, казалось, опасался,  что Наполеон забудет, что должен
жить  пленником на  острове  Святой Елены,  и ежедневно  старался
напомнить ему об  этом каким-нибудь оскорблением, новыми обидами,
грубостью. Он  задерживал письма  из Европы, хотя  они получались
незапечатанные и путями  вовсе не подозрительными, под предлогом,
что  они нс  были прочитаны  статс-секретарем. Потом  он захватил
записку госпожи Бертран, потому что записка была написана без его
дозволения,  и  официально запретил  Наполеону  и всем  французам
Лонгвуда  общаться, письменно  или  словесно, с  прочими жителями
острова Святой Елены без предварительного его на то дозволения.

Между тем  английское министерство  превратило в закон  решение 2
августа о содержании Наполеона на острове Святой Елены в качестве
пленника. При  втором чтении этого билля  против него протестовал
известный лорд Голланд, один из отличнейших государственных мужей
Англии.  При третьем  чтении протестовал герцог  Суссекский, брат
принца-регента.  Губернатор, получив  парламентский акт  по этому
предмету,   нашел  новый   случай  беспокоить   своего  пленника.
Обнародовав  парламентский  акт,   он  присоединил  к  нему  свои
собственные,  весьма обидные  замечания о расходах  Наполеона; он
утверждал,  что  при нем  оставлено  слишком  много верных  слуг,
которых не могли отлучить от него никакими средствами.

Обеспокоиваемый, таким образом, ежедневно оскорблениями и разными
мелочами,  Наполеон не  мог снести  их, хотя  хладнокровно сносил
выстрелы и пальбу; он  предался влиянию тоски и постоянно сидел в
своей  комнате.  Иногда выходил  он  только  к госпоже  Монтолон,
которая недавно  разрешилась от  бремени. У нее был  сын лет семи
или восьми;  его звали Тристаном.  Наполеон забавлялся, заставляя
его читать  басни. Мальчик признался ему,  что работает не всякий
день.  "Разве  ты  не  всякий  день  обедаешь?"  спросил  у  него
Наполеон. "Обедаю  всякий день",  - отвечал мальчик.  "Ну! Так ты
должен работать  всякий день,  потому что тот  не должен обедать,
кто не работает". - "Если так, - отвечал мальчик, я буду работать
всякий день".  - "Вот влияние желудка,  сказал Наполеон, смеясь и