Таким-то  образом Наполеон,  будучи  еще ребенком,  бросал уже  в
своем ученическом  рассуждении основания  тех учреждений, которые
должен был осуществить  в дни своего всемогущества. Блистательные
успехи в  науках, показанные им на  экзаменах, обратили на него в
Париже то же серьёзное внимание, каким он пользовался в Бриене, и
в  1787  году  он   был  выпущен  из  военного  училища  с  чином
подпоручика  в Лаферов  артиллерийский полк,  который в  то время
стоял в Гренобле.



                            ГЛАВА II

       [От поступления Наполеона на службу до осады Тулона.]

Во  время пребывания  своего  в Париже  Наполеон, которому  тогда
едва-едва минуло  восемнадцать лет,  приобрел расположение аббата
Рэналя  (Raynal), и часто  входя с  ним в состязание  о важнейших
исторических,  законодательных  и  политических  вопросах, не  во
многом уступал своему противнику.

Будучи отправлен в Валанс, где на то время была расположена часть
его  полка, Наполеон  вошел  в круг  лучшего тамошнего  общества;
особенно хорошо  был он  принят в доме  госпожи Коломбие, женщины
высоких достоинств,  которая была, так сказать, законодательницею
валанского  высшего  круга. Здесь  познакомился  он с  господином
Монталиве,   которого   впоследствии   сделал   своим   министром
внутренних дел.

У госпожи Коломбие была дочь [1]; она-то внушила Наполеону первые
чувства любви и сама  разделяла эту нежную и невинную склонность,
предметом которой была. Влюбленные назначали себе свидания, но, -
по словам Наполеона, -  все их блаженство ограничивалось тем, что
они вместе лакомились вишнями.

О браке  не было и речи.  Мать девицы Коломбие, сколько, впрочем,
ни уважала и ни любила молодого подпоручика, а вовсе не помышляла
выдавать за  него дочь,  как после многие утверждали.  Зато она в
разговорах  часто предсказывала  ему его высокое  назначение, что
повторила даже  в свою предсмертную минуту;  она умерла при самом
начале  французской  революции,  и  пророчество ее  не  замедлило
сбыться.

Однако же ни любовь, ни знакомства не мешали Наполеону продолжать
своих  ученых занятий  и  предаваться исследованию  самых трудных
задач  по  части  общественного  устройства. Не  объявляя  своего
имени,  он  получил  премию,  назначенную Лионской  академией  за
решение   вопроса,    предложенного   аббатом   Рэналем:   "Какие
нравственные  правила  и  понятия  должно  внушать  людям,  чтобы
довести  их  до  крайней  возможной  степени  счастия?"  Наполеон
отвечал на это как дитя восемнадцатого века, и сочинение его было
увенчано.  Но  видно,   что  впоследствии  воспоминание  об  этом
торжестве  не  очень льстило  его  честолюбию,  потому что  когда
Талейран  представил было императору  диссертацию артиллерийского
подпоручика, то император поспешно бросил ее в камин.

Наконец,  вспыхнула  французская  революция  и с  восторгом  была
принята молодежью,  видевшею в ней одно  только приложение учения
энциклопедистов,  которым  была  проникнута. Дворяне,  напыщенные
своими правами  и преимуществами,  - а таких дворян  было много в
военной службе, - вовсе не разделяли этого восторга. Но дух одной
какой-нибудь касты не мог заставить изменить своему веку и своему
гению того, о ком  Паоли так справедливо и так метко сказал: "Вот
человек,  созданный по  образу  людей древних,  человек из  числа
мужей  Плутарховых". И  потому-то Наполеон не  последовал примеру
большей части  своих товарищей, которые отправились  в чужие края
сетовать о переворотах своего отечества. Однако ж из этого еще не
следует приписывать  одному мелочному расчету,  не основанному ни
на   какой  нравственной   политической  цели,   того  пламенного
патриотизма, который обнаруживал Наполеон и в своих разговорах, и
в своих сочинениях еще  до начала революции. Счастьем для Франции
было  то,  что  в числе  ее  законодателей  и воинов,  увлекшихся
преобразованиями  1789   года,  нашлись  люди,  жаждавшие  славы,
приобретаемой  великими  заслугами,  и  люди, полные  честолюбия,
добивавшиеся  власти,  которая  облегчает  гению  исполнение  его
предположений. Но  первым ее счастьем было,  бесспорно, то, что в
числе  этих  людей  честолюбивых,  без которых  драма  революции,
лишенная  жизни  и  движения,  представила бы  одно  бездушное  и
холодное   зрелище,  подобное   собранию  квакеров   или  сборищу
янсенистов,  нашелся  воин-законодатель,  способный домогаться  и
достигнуть верховной власти.

Нет  сомнения,  что  Наполеон,  приняв с  жаром  сторону  народа,
повиновался в этом случае и внутреннему убеждению, и предчувствию
своей судьбы.  Но патриотизм  не мешал ему питать  в глубине души
своей  инстинктивного  отвращения   к  безначалию  и  смотреть  с
прискорбием,    с   негодованием    на    народные   неистовства,
ознаменовавшие  последнее  томление власти,  которая со  временем
должна была  достаться ему.  Так, 20 июня 1792  года, находясь на
береговой террасе  в Тюильри и видя,  что кто-то из черни дерзнул
оскорбить Людовика XVI, он  смело воскликнул: "Зачем пускают сюда
эту  сволочь?  Попотчевать  бы  сначала  человек  сот  пять-шесть
ядрами, остальные бы и теперь еще бежали без оглядки".

Наполеон,  свидетель  происшествий десятого  августа, которые  он
предвидел как  неминуемое и близкое  следствие событий двадцатого
июня,  все   еще  оставался   в  рядах  революционеров,   но,  по
предчувствию ли или по рассудку, уважая власть и порядок, оставил
столицу  Франции и  отправился  в Корсику,  где Паоли  действовал
тогда   в  пользу   Англии.  Юноша-патриот,   глубоко  огорченный