Турин, ни Милан не  в вашей власти; останки победителей Тарквиния
еще попираются ногами убийц  Бассевиля! При начале кампании у вас
во  всем  был  недостаток;  теперь вы  всем  снабжены.  Магазины,
отнятые  у  неприятеля, многочисленны;  артиллерия,  и полевая  и
осадная, прибыла  к вам.  Воины! Отечество вправе  ожидать от вас
многого.  Удовлетворите  ли  вы  его  ожиданиям?  Конечно,  самые
большие  трудности и  препятствия уже  побеждены; но вам  все еще
остается  в виду  сражаться,  брать города,  переправляться через
реки. Есть  ли между нами малодушные? Есть  ли между нами, кто бы
пожелал   возвратиться   к  вершинам   Альп   и  Апеннин,   чтобы
хладнокровно переносить  там обиды  от неприятелей? Нет!  В рядах
победителей под Монтенотте,  Миллезимо, Дего, Мондови не найдется
людей  столь  слабых;  все   мы  горим  желанием  прославить  имя
французов;  все мы  хотим мира  славного, который  бы вознаградил
отечество за  множество великих жертв, им  принесенных. Друзья! Я
обещаю вам  победы, но  с условием, которое  вы должны поклясться
исполнить:  условие   это,  -  чтобы  вы   уважали  народы,  вами
покоряемые, и не осмеливались дозволять себе ни малейшего насилия
с побежденными.  Если вы  нарушите это условие, то  будете не что
иное, как варвары, бичи народов, и отечество ваше не признает вас
своими  сынами.  Ваши   победы,  мужество,  успехи,  кровь  наших
братьев, падших на брани, - все будет потеряно, все, даже честь и
слава. Что  касается меня и других  генералов, пользующихся вашей
доверенностью,  то  мы  сочли  бы  за  стыд  предводительствовать
воинами, которые  бы не  знали других прав,  кроме прав сильного.
Но, облеченный народной властью,  сильный по закону и правосудию,
я  сумею  заставить  немногих  злодеев  уважать  законы  чести  и
человечества,  которые они  попирают.  Я не  потерплю, чтобы  эти
разбойники  помрачали славу  вашего имени,  и прикажу  привести в
строгое   исполнение  постановления,   изданные  мной   по  этому
предмету.  Грабители  будут расстреляны  без всякого  милосердия;
некоторые из них уже и расстреляны. Я с удовольствием имел случай
заметить, что хорошие солдаты хорошо исполняли свою обязанность.

Народы  Италии! Французская  армия  идет к  вам на  помощь: народ
французский друг  всем народам;  встретьте его армию  с доверием.
Ваша собственность, ваша религия  и ваши обычаи будут уважены. Мы
ведем войну  как неприятели  великодушные, и только  против ваших
притеснителей".

Такие  слова   обличали  уже  в  Наполеоне   не  только  великого
полководца,  но и  искусного политика, который  умеет употреблять
кстати ловкую речь, согласную со своими видами. И речь эту, столь
полную  самоуверенности,  он держал  в  десяти  милях от  Турина!
Король  сардинский встревожился,  и переговоры  пошли деятельнее;
перемирие, о котором мы уже упомянули, заключено в Кераско; одним
из  его  условий  было   то,  что  король  сардинский  немедленно
откажется  от  коалиции  и  пошлет в  Париж  уполномоченного  для
окончательного заключения мира, что  и было в точности исполнено.
Король  отправил в  столицу Франции  графа Ревеля, а  Наполеон со
своей  стороны  послал  туда  эскадронного  начальника  Мюрата  с
извещением  о  победах,  ознаменовавших  открытие кампании,  и  с
письмом  к  Директории,  в  котором говорил:  "Вы  можете  теперь
предлагать королю  сардинскому какие угодно  условия мира... Если
он не  будет соглашаться, я беру Валенсию  и иду на Турин; потом,
когда разобью Болье, пошлю двенадцать тысяч человек на Рим..."

Народные представители  по приезде Мюрата объявили  в пятый раз в
течение   шести   дней,   что   итальянская   армия   заслуживает
благодарности  отечества.  Мир  с  Сардинией  еще  умножил  общую
радость: он  был подписан 15 мая  на условиях, самых выгодных для
Франции.

Бонапарт,  имея  теперь   дело  с  одними  имперцами,  рассуждал,
продолжать ли ему занимать тессинскую линию или перейти на Адиж с
той же  смелой быстротой,  которая способствовала ему  овладеть в
несколько  дней  лучшими  областями  Сардинского королевства.  В
Записках на острове Святой  Елены он сам рассказывает, какие имел
причины колебаться  в избрании  одного из этих  планов. Первый из
них, осторожный и благоразумный,  не согласовался ни с положением
республики,  которая  должна  была  стараться устрашить  коалицию
смелыми  действиями, ни  с желанием  молодого главнокомандующего,
которому и характер, и  честолюбие внушали действовать с возможно
большей смелостью; поэтому он  решился двинуться вперед и написал
Директории: "Завтра иду я на Болье; принужу его отступить за По и
сам  тотчас   же  переправлюсь  через  эту   реку;  овладею  всею
Ломбардиею  и ранее  чем через  месяц надеюсь быть  на тирольских
горах, соединиться с рейнскою  армией и вместе с ней внести войну
в Баварию".

9 мая он писал к Карно:

"Наконец мы перешли По.  Вторая кампания начата; Болье расстроен;
он соображает свои действия довольно плохо и постоянно попадается
в  расстанавливаемые  ему  сети;  быть  может,  он  захочет  дать
сражение,   потому  что   смел,  только  не   смелостью  человека
гениального...   Еще  одна   победа,  и  Италия   наша...  Потери
неприятеля  и  теперь  уже  неисчислимы... Посылаю  вам  двадцать
картин лучших художников, Корреджио и Микеланджело.

Я  обязан вам  особенной благодарностью  за то  внимание, которое
оказываете жене  моей; поручаю  ее в ваше  благорасположение; она
добрая патриотка, и я без ума люблю ее".

И на другой день  после отправления этого письма произошла битва,
от  которой Бонапарт  ожидал овладения  всей, Италией.  Битва эта
бессмертна под именем сражения при Лоди.

Победа   при   Лоди  была   предвестницей  покорения   Ломбардии.
Пиццигитоне,  Кремона и  все  важнейшие города  миланской области