сражения;  солдаты   столько  же   удивлялись  его  мужественному
равнодушию в  опасностях, сколько генералы  обширности и быстроте
его соображений.  Под ним было убито  множество лошадей, а сам он
ранен в левое бедро так, что ему грозила опасность лишиться ноги.

Наполеон от  природы столь мало был  расположен к чистой теории и
до  того  пренебрегал  наукой  исключительно  умозрительной,  что
никогда  не  мог  ни  довольствоваться,  ни  ограничиваться  ими.
Изобрести  и  исполнить  -  были  для него  два  действия,  тесно
связанные между собой; огромность его замыслов могла бы приводить
его самого  в затруднение, если бы  он не сознавал в  себе силы и
воли, способных  твердо и  постоянно стремиться к  их исполнению.
Эта  потребность деятельности  была  с ним  неразлучна и  смолоду
развернулась в нем; он  сохранил ее во всех обстоятельствах своей
жизни, и умер, едва лишь стал лишен возможности удовлетворять ее,
едва  лишь сила  его воображения, исполнившая  Европу гигантскими
созданиями, была вынуждена действовать сама на себя.

Такую  беспрерывную  деятельность Наполеон  прилагал  не к  одним
важным делам; по требованию обстоятельств он вникал даже в мелочи
и не  считал унизительным  для своего высокого  ума исполнение, в
случае  нужды, самых  простых механических  работ. Так,  во время
осады  Тулона, находясь  однажды  на батарее  в ту  самую минуту,
когда один  из канониров был убит, он  тотчас же схватил банник и
сам раз  двенадцать кряду  зарядил орудие. От  этого он заразился
сильной накожной болезнью,  которой был подвержен убитый канонир,
и эта-то  болезнь, сделавшись опасной,  была причиной худощавости
Наполеона  во  все  продолжение   войн  в  Египте  и  Италии;  он
освободился от  нее не  прежде, чем вступил на  престол, и обязан
своим излечением Корвизару.

Не все начальники Наполеона были так завистливы и так неспособны,
как  Карто.  Напротив,   генералы  Дютель  (Dutheil)  и  Дюгоммие
оказывали ему высокое уважение, которое люди высшего звания редко
имеют к подчиненным. Это было следствием огромного и неоспоримого
превосходства  его  познаний и  способностей. Дюгоммие  удивился,
когда Наполеон по взятии  Малого Гибралтара, одного из укреплений
Тулона со  стороны моря,  с пророческой уверенностью  сказал ему:
"Ступайте, с Богом, отдыхать;  мы уже взяли Тулон; вы послезавтра
в нем  ночуете". Но это удивление  перешло в совершенный восторг,
когда  предсказание  исполнилось в  точности.  В завещании  своем
Наполеон  не забыл генералов  Дютеля и  Дюгоммие, как не  забыл и
Гаспарена.  По   взятии  Тулона   Дюгоммие  ходатайствовал  перед
Комитетом общественной безопасности о награждении Наполеона чином
бригадного  генерала:   "Наградите  и   повысьте  этого  молодого
человека,  -  писал он,  -   потому что  если  вы  будете к  нему
неблагодарны, то он возвысится и сам собой".

Народные  представители уважили  это  ходатайство; новоиспеченный
генерал назначен в итальянскую армию, под начальство Дюммербиона,
и  сильно   содействовал  взятию  Саорджио   и  успехам  сражений
Танарского и Онейльского.

Наполеон, несмотря  на то, что был  привержен к партии ревностных
республиканцев, которые употребляли уж слишком ужасные меры, умел
силой своего  гения стать  выше современных страстей  и понятий и
при  всем влиянии  революционной горячки  сохранить благоразумную
умеренность и строгое беспристрастье, которых не могли поколебать
смуты  тогдашнего  времени. Оттого-то  и  употребил  он все  свое
влияние  и   всю  свою   власть  на  защиту   своих  политических
противников от гонений и на спасение кинутых бурей на французские
берега  эмигрантов,  в   числе  которых  находилось  и  семейство
Шабрильан.  Когда месть  Конвента, преследуя  южных федералистов,
постигла  марсельского   купеческого  голову   и  богатейшего  из
тамошних   негоциантов,  восьмидесятичетырехлетнего   старца  Гюг
(Hugues),  Наполеон был  до того  поражен этим,  что впоследствии
сказал:   "Право,  мне   показалось   тогда,  что   пришло  время
светопредставленья!"

Несмотря на отвращение  к подобным варварским поступкам, Наполеон
судил, однако ж, хладнокровно о кровавых властителях той страшной
эпохи.  Это свидетельствуют  его  "Записки", писанные  на острове
Святой Елены.

Видно,   что    Робеспьер   младший,    бывший   тогда   народным
представителем  при  армии,  понял,  подобно Гаспарену,  великого
человека и  чистосердечно удивлялся  его гению. Он  употребил все
свое  старание, чтобы  уговорить его  отправиться с ним  вместе в
Париж, куда Робеспьера  отозвали незадолго до девятого термидора.
"Если  бы я решительно  не отказался  от этой поездки,  - говорит
Наполеон, - кто знает,  куда бы повел меня мой первый шаг и какая
бы иная судьба ожидала меня!"

При осаде Тулона Наполеон встретил Дюрока и Жюно: Дюрока, который
только  один пользовался  его дружбой  и полной  доверенностью, и
Жюно, которого он заметил по следующему случаю:

По прибытии  в Тулон начальнику артиллерии  понадобилось во время
построения  батареи написать  что-то на самом  месте производства
работы;  он  потребовал  сержанта  или капрала,  который  бы  был
грамотен  и  мог стать  на  ту  пору его  секретарем. Сержант  не
замедлил явиться  и едва окончил продиктованное  письмо, как ядро
ударило  в батарейный  вал и  засыпало бумагу  землей. "Ладно,  -
сказал  сержант-секретарь,  -  мне  не  понадобится песку".  Этим
сержантом был Жюно; такого доказательства мужества и хладнокровия
было уже достаточно в  глазах Наполеона, и он впоследствии возвел
Жюно на высшую степень военных достоинств.

Взятие Тулона, которым были обязаны молодому Бонапарту, не могло,
однако, избавить его от  придирок и нападок со стороны комиссаров